litbaza книги онлайнСовременная прозаВернуться по следам - Глория Му

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 36 37 38 39 40 41 42 43 44 ... 129
Перейти на страницу:

Она сразу выбралась ближе к лесу, на окраину деревни, и потом старалась выбирать нехоженые тропки. Зима была не очень холодной, но не зря февраль называется по-украински «лютый». Было темно, ветер сыпал снег в лицо, и нам никто не встретился по дороге. Маме было тяжело идти, замшевые сапоги на платформе – не лучшая обувь для длинных переходов, но ненависть придавала ей сил – мама тащила и тащила санки вперед, неукротимо, как лайка, только иногда останавливаясь, чтобы посмотреть, не отморозила ли я себе нос. Я говорила ей: «Мама, давай я пойду сама», – но она отвечала: «Сиди, ты заболеешь, только этого мне не хватало», – и продолжала путь. Я смутно сквозь снег видела ее стройную фигурку. В своей круглой лисьей шапке (я называла такие «лисья жопа» из-за хвоста на затылке) мама была похожа на следопыта, бредущего по ледяной пустыне.

Когда совсем стемнело, мы вышли на трассу, а еще через некоторое время рядом с нами остановилась фура. Водила был незнакомый – этого мама и добивалась. Никто из деревенских не повез бы ее, все знали, что у них с отцом нелады, а с папенькой моим связываться желающих не было. Ее бы привезли назад – как ребенка.

Водила был немолодой веселый дядька, он спросил: «Куда вам, красавица?» – а мама сказала: «В Киев», а он рассмеялся и сказал, что так далеко не ездит. Тогда мама сказала: «До ближайшей железнодорожной станции», а он кивнул и стал расспрашивать игриво, кто мы и куда так поздно едем одни. Мама не отвечала, она совсем выбилась из сил, пройдя больше двенадцати километров, и теперь сидела, равнодушно глядя на дорогу, только в глубине глаз продолжали тлеть отчаяние и злость. Было ли мне ее жаль? Нет. Разве можно жалеть осколок льда? Но я вдруг испугалась, что она умрет. Прямо сейчас – она и выглядела неживой, осталась мелочь – перестать дышать. Как-то так получилось, что теперь не она везла меня неведомо куда, а мне надо было довезти ее живой.

Я перегнулась через ее колени и сказала водиле, что у нас неожиданно умерла бабушка и нам надо в Киев.

Мама посмотрела на меня с ужасом, но я сжала ее руку и продолжила болтать. Водила сочувственно цокал языком, а я плела невесть что. Тем вечером я придумала штуку, которая выручала меня много лет спустя, когда приходилось ездить автостопом.

Есть способ лучше, чем толкать бесконечные телеги, чтобы развлечь водилу. Нет, не отсосать – просто надо повторять его последнюю фразу с вопросительной интонацией.

В тот раз дядька сказал маме: «Какая у вас славная девочка», а я спросила: «А у вас есть дети?» А он сказал: «Нету, я неженатый». А я спросила: «Неженатый?» А он сказал: «Да вот, не довелось». А я спросила: «Не довелось?» И он стал рассказывать мне всю свою жизнь.

Так мы ехали несколько часов, и дядька остался весьма доволен нашей беседой и даже проводил нас на станцию. Была глубокая ночь, билетов не продавали, на станции останавливались только проходящие поезда – «по техническим причинам». Но дядька всех там знал и сказал, что можно договориться с проводником. На наше счастье, киевский поезд пришел через пятнадцать минут. Дядька, поболтав минутку с проводницей, стал запихивать нас в вагон и тут неожиданно вспомнил про санки. «Пустое», – сказала мама, поблагодарила его и поцеловала в щеку. Не знаю, как он не превратился в ледяной столб.

Проводница, толстая угрюмая тетка в перманенте, отвела нас в купе и спросила, не надо ли нам чего. Мама сидела как сломанная кукла и ничего ей не ответила. Тогда я сказала: «Чаю и два одеяла, если можно».

Мы остались одни, я увидела, что мамины сапоги совсем мокрые.

– Мама, – я тихонько тронула ее за руку, – мама, тебе надо снять сапоги, ты простудишься…

Мама вынырнула из глубин этой своей ненависти и вполне рассудительно заметила:

– Нет, так будет еще хуже… Сейчас я пригрелась в мокрых, а потом влезать будет противно. – И вдруг добавила, испуганно глядя то на меня, то на чемоданчик: – Глория… Я совсем забыла взять какой-нибудь еды… Чем же тебя кормить?

– Мама, – сказала я ласково, как больной собаке, – ты забыла, что я никогда не хочу есть. И сейчас не хочу, не беспокойся.

Я уложила ее на полку и села рядом. Пришла проводница с чаем и одеялами и строго заявила, что нечего валяться в сапогах. Я взяла ее за руку, вывела из купе и опять стала врать про бабушку и «вы же понимаете». Не знаю, какой из моих вполне живых и здоровых бабулек икалось, но проводница прониклась и отстала.

Я вернулась в купе и стала пичкать маму чаем. Она послушно выпила стакан, я снова уложила ее, накрыла одеялом и сказала:

– Спи, тебе надо поспать.

Но мама, тревожно глядя на меня, порывисто спросила:

– Глория, ты же не убежишь? Пообещай мне, что не убежишь.

А я тогда сказала:

– Мама, ну куда мне бежать? Кругом снег и ночь, и я даже не знаю, где мы. – Я хотела добавить, что я не индеец из Джека Лондона и что собаки у меня нет, но слово «собака» не лезло из глотки.

Я старалась не думать о Мишеньке, о папе, об Игорьке. Я стала предателем – ясно как день, и мне было больно думать о тех, кто меня любил и кого я бросила.

Нет, я не жалела о своем поступке, я точно знала, что и почему я делаю. Зачем – это был вопрос посложнее, но я не сомневалась: мама здесь ни при чем, дело во мне. Мне было бы гораздо хуже, если бы я поступила иначе. Что будет дальше, да и будет ли это «дальше», я не знала.

Мама не уснула, так и лежала с открытыми глазами, а я сидела рядом, тупо уставившись в слепое окно.

Когда мы добрались до Киева, отдохнувшая мамина ненависть потащила нас вперед с новыми силами. Мама двигалась как резвый зомби – оттолкнула кого-то от такси (это моя-то мама!), мы быстро доехали в аэропорт, мама прошла сквозь толпу как стальной клинок, и через пару часов мы уже сидели в самолете.

Мама, крепко держа меня за руку, уставилась в спинку переднего кресла. Я сказала ей: «Мама, отсюда я точно не убегу». Она слабо улыбнулась и наконец закрыла глаза.

Так мы оказались у бабушки с дедушкой, и я познакомилась со всей маминой родней. До этого мы не были знакомы, потому что все мамины родственники терпеть не могли папу, а папины – маму.

Мамины ужасно обрадовались, что она бросила «этого мерзавца», и не проходило дня, чтобы кто-нибудь не произнес прочувствованную речь на эту тему, лучше в моем присутствии, поскольку я была похожа на отца, и только на него, поэтому меня невзлюбили и называли – да, отродьем. Как же еще?

Мама пропускала все мимо ушей – ей не нужны были союзники, она была занята только своей ненавистью (а за десять лет ее немало накопилось, и если бережно расходовать, должно было хватить надолго).

Мы с мамой были как две снежные бабочки, каждая в своем ледяном коконе – никого не видели, ничего не слышали, никому ничего не говорили.

Мне тоже было все равно, плохое отношение я сочла логичным – а как еще относиться к предателю? Я хотела домой и ждала отца. Я думала: он же самый умный, он все поймет и, может быть, простит меня. Конечно, я была добровольным заложником, но скажите, кто из заложников не мечтает о том, что война кончится и он сможет вернуться домой?

1 ... 36 37 38 39 40 41 42 43 44 ... 129
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?