Все это прекрасно укладывается в схему Константина Константиновича: быть «голубым», не таким, как все – это было модно, необычно; страх разоблачения добавлял ему адреналина в крови, заставлял мандражировать, и поэтому он грешил еще и еще. Адреналин – это как наркотик, хочется испытывать острые ощущения снова и снова. Можно сказать, что К. Р. в этом смысле был адреналиновым наркоманом. Ныне все можно, педерастией уже никого не удивишь, и молодые люди, чтобы ощутить адреналин в крови, занимаются экстримом – прыгают с парашютом с высотных зданий и мостов, сплавляются по горным рекам через убийственные водовороты, гоняют на запредельных скоростях по обычным дорогам и творят прочие безумства. Нечто подобное было присуще и Константину Константиновичу, только его толкал на это еще и выпендреж, желание выделиться из своей среды.

Однако закончим, а то на эту тему можно рассуждать еще очень долго. В юности Константин придерживался убеждения, что вступить в половой контакт с женщиной можно лишь после брака. Однако все случилось не по его правилам. В 1877 году он на фрегате «Светлана» прибыл в Нью-Йорк. Тогда Костя посетил публичный дом и в свои неполные 19 лет стал мужчиной. Случившееся в публичном доме не понравилось Константину. «Я не ощущал никакого сладострастия», – записал он в своем дневнике. С тех пор он ни разу не прикоснулся к женщине вплоть до своей женитьбы в 26 лет. Ему нравилась мужская компания. Сильные, волевые мужчины вызывали у него восторг и уважение. С годами эта притягательность не проходила, мужчины стали нравиться Константину все больше и больше, но уже как возможные партнеры по сексу. Он знал, что это нехорошо и обычно квалифицируется как содомия. И тем не менее, не смог устоять. Однажды ночью во время кругосветного плавания он «сблизился больше допустимого» с одним офицером. На флоте во время дальних плаваний из-за отсутствия женщин, если уж было невтерпеж, кое-кто грешил педерастией; это было допустимо, хотя и плохо. Константин испытал угрызения совести, собственной греховности и просил Господа Бога простить ему эту слабость.

Вот здесь – внимание – наступил переломный момент: если уж он осознавал, что содомия – это грех, то какого рожна после первого сексуального опыта с мужчиной он не отказался от подобного деяния раз и навсегда. У кого только не бывает ошибок в молодости! Но Константин не стал отказываться, нет, наоборот, содомия нравилась ему все больше и больше. Он стал специально выискивать себе любовников. Победы над ними давались ему дорогой ценой, но зато переполняли душу тихой радостью. И каждый раз он усердно молился, чтобы Господь отпустил ему этот грех! Ну прямо как Иван Грозный, мля! Тот приказывал убивать людей сотнями, рубить им головы, жарить на сковородках или топить в проруби, а потом спешил в церковь замаливать свои грехи! А потом начинал все по новой! Так и Константин – горячо молился Богу, а потом грешил снова и снова. Однако историки признают царя Ивана Грозного чуть ли не сумасшедшим, а поэтом К. Р. восхищаются. А какая разница? И тот грешил, и этот, а потом оба опять принимались за свое. Так что Константин лукавил перед Богом, ох как лукавил!

Накануне Великого поста 1893 года Константин в очередной раз готовился к исповеди у священника. Он должен был принести своему духовнику покаяние в том же грехе, что и 14 лет назад. Кто знаком с церковным уставом, тот знает, то исповедоваться нужно регулярно, а значит, Константин не ходил к исповеди все это время! Ну не лукавство ли это? При этом великий князь задавался вопросом: неужели он в последний раз кается в этом грехе? При этом ему было стыдно перед священником. Тот действительно был огорчен. Он пришел в ужас от такого признания и стал наставлять Константина на путь истинный. Святой отец грозил ему тем, что в конце концов все тайное станет явным и все узнают о похождениях Константина. Его самого пугала эта мысль, и огласка могла бы иметь ужасные последствия. В итоге он получил отпущение грехов и пообещал исправиться. Но куда там!

Страх разоблачения заставлял Константина «шифроваться». Он ничего не рассказывал о своих половых пристрастиях родственникам и товарищам по службе, не посещал собрания содомитов, не вовлекал в педерастию именитых лиц. Он втихаря грешил с молодыми банщиками городской или полковой бани (вспомним, что в 1891 году он стал командиром Преображенского полка). Он грешил и каялся одновременно. Вот его дневниковая запись от марта 1894 года: «Последние два месяца я более усиленно боролся с искушениями, бросил сделки с совестью и старался не давать себе повода грешить. А этим поводом для меня была баня; не ходишь в баню, так и не греши, или грешу только мысленно. И вот за обедней в полковом соборе увидел я своего банщика. Заметив его, я поскорее отвел глаза в сторону и боле на него не заглядывал».

Константин панически боялся не греха, а своего разоблачения, вот он временами и «грешил мысленно». Жена и дети служили К. Р. только прикрытием для его пагубной страсти. Однажды одно происшествие заставило великого князя изрядно переволноваться. В феврале 1894 года к нему, как к командиру Преображенского полка, пришел полковник Катерининов. Он доложил ему о скандальном деле – в педерастии были замешаны молодые подпоручики Рудановский и Сабуров. Рудановский был виноват безусловно, а на Сабурова падало лишь подозрение в противоестественных наклонностях. По неписаным законам того времени они оба должны были быть немедленно удалены из полка. Нравы тогда были строги и бескомпромиссны. Одного лишь подозрения в склонности к «содомскому греху» было достаточно, чтобы навсегда распрощаться с военной карьерой и стать изгоем в армии. Клеймо этого позора смыть было невозможно.

Великий князь Константин Константинович страдал – вышеназванные офицеры стали жертвами моральных норм, а он, может куда более грешный, должен будет их наказать. Тогда он записал в своем дневнике: «И я, подверженный тем же наклонностям, вынужден карать людей, которые не хуже меня. Это тяжело. К тому же я люблю Сабурова и, равно как многие из его товарищей, не верю в его виновность: и вот, как командир полка, оберегая честь общества офицеров, я должен удалить человека менее виновного меня самого. А я, только ради того, что про мой грех ничего не известно, являясь судьею в деле, в которое, может быть, случайно попал невинный. Как это мучительно! И между тем я высказал Катерининову свое решение об удалении из полка обоих названных офицеров совершено спокойно, ни минуты не задумываясь, как будто сам я ни в чем не виновен».

В этом его поступке сквозит солидарность с уличенными в педерастии офицерами, но сделать для них ничего нельзя – в противном случае его самого могут заподозрить в этом. И он пошел на сделку с совестью. Он страшно боялся огласки. Константин переживал за себя, за детей, перед которыми ему было стыдно, перед царем, перед знакомыми, которые его уважали. И вот, на пороге его пятидесятилетия, угроза разоблачения его двойной жизни стала реальной.

В декабре 1905 года он получил письмо от капитана Сосницкого, растратившего три тысячи рублей из казны юнкерского училища и, так как он не восполнил растраты, уволенного из армии без мундира и пенсии. Напомним, что князь Константин Константинович был еще и начальником всех военно-учебных заведений страны, и этот случай касался его напрямую. За это Сосницкий решил шантажировать его. Он писал, что растратил деньги «из-за острой нужды», добавив, что с кем не случается греха, «хотя бы с вами». Далее шантажист писал, как однажды летом 1903 года он под вечер приехал в Красносельские бани. «Что там было, вы, верно, помните», – писал он. На следующий день он опять побывал в банях, расспросил пользовавшего великого князя банщика и узнал от него, что за «услугу», оказанную Константину, он получил 20 рублей. Письмо заканчивалось угрозой, что пока он «держит все в секрете», но если это обстоятельство появится в прессе, то великому князю «будет неудобно оставаться на занимаемом посту». В заключение Сосницкий потребовал принять его «для личного разговора».