— Если бы он был без сознания, он тоже бы не шелохнулся.

— Конечно, но в него же воткнули копье. Даже если бы он еще не был мертв, это бы его убило.

Серторий, как и я, был скептиком. Не любой удар смертелен, мы слишком часто воевали, чтобы знать это.

Тогда я вызвал к врачу солдата, который нанес удар, крохотного южного галла, приземистого и широкоплечего, на лице которого выделялась полоска густых бровей над глазами.

— Можешь точно показать, как нанес удар?

Солдат схватил копье, приблизился к восковой кукле и нанес удар в грудь. Воск оказывал сопротивление, и лезвие копья скользило, но солдат, захваченный игрой, нажал сильнее.

Он с удовлетворением вздохнул:

— Сейчас вошло легче. Но в общем было так. Я ударил в сердце.

Я повернулся к врачу:

— Что ты думаешь?

— Я думаю, сердце с другой стороны.

Мы оба расхохотались. И с каждым раскатом хохота улетали страдания прежних дней. Чем больше мы смеялись, тем свободнее я дышал.

Галл насупился и сжал кулаки, его лицо стало более упрямым, а лоб сузился до обезьяньего.

— Я все же могу отличить мертвеца от живого!

— Ах так? — с презрением процедил врач. — А как ты отличаешь? Даже я ошибаюсь, если не провожу досконального обследования.

— Уверяю тебя, я сильно нажал на копье. Оно вошло глубоко в тело. А доказательство в том, что из него полилась жидкость. Прямо забила фонтаном.

— Фонтаном? — повторил врач. — Но ведь из трупа как раз и не брызжет кровь. Из него может сочиться густая, коричневатая кровь. Она едва течет. Но не брызжет! Теперь мы можем быть уверенными в том, что распятый не был мертв, когда вы решили удостовериться в том, что все кончено.

— Мой удар прикончил его!

— Удара копья недостаточно. Расскажи лучше, каким было тело, когда ты снимал его. Горячим? Теплым? Холодным? Еще гибким или уже окоченевшим? Расскажи нам обо всем.

Галл побагровел. И уткнулся глазами в пол. Я перехватил эстафету у врача и приказал немедленно отвечать.

— Ну что ж… то есть. Нам было трудно судить, потому что мы в это время снимали двух других…

— Как! Разве Иешуа с креста снимали не наши люди?

— Наши снимали тех, кто висел по бокам. У них не было семьи, никого. А что касается того, который был посередине, назаретянина, там было полно народа, многие хотели этим заняться… В том числе и тот господин, который приходил к тебе…

— Иосиф из Аримафеи!

— Да, а поскольку мы спешили…

Не знаю, что тебе сказать, дорогой мой брат, был ли я больше разъярен или испытал облегчение. Я разыграл гнев и посадил всех своих людей в тюрьму башни Антония; прокуратор должен наказывать за любое упущение при исполнении приказа. Но мне лучше потерять авторитет, чем разум; я испытал невиданное облегчение от того, что все разъяснилось. Кстати, остальные посаженные в тюрьму солдаты подтвердили, что даже не дотронулись до тела назаретянина, а один из них, бахвалясь своей ловкостью, заявил мне напоследок:

— Мы сняли с креста двоих, а евреи еле успели снять одного. Сразу было видно, что у них нет навыков. Они трижды пытались извлечь большой гвоздь из ноги. Мы знаем, как обращаться с мертвечиной, и не церемонимся. А они обращались с ним так, словно он мог еще что-то чувствовать.

В тот вечер я понял, что на земле Палестины у меня есть враг, враг, о котором я не подозревал, который манипулирует Кайафой, мной, синедрионом, учениками Иешуа и, быть может, самим Иешуа. Речь идет об Иосифе из Аримафеи. Он предвидит, предугадывает, путает следы и пользуется Законом и календарем, чтобы обмануть нас. Зная, что три пасхальных дня не позволяют оставлять распятого на кресте, он с самого начала решил использовать этот козырь: Иешуа, арестованный в ночь перед началом праздника, отданный под суд, осужденный, не имел бы времени умереть на кресте! На пути к месту казни вместо осужденного крест нес сообщник, чтобы сохранить ему силы и тайком сообщить о плане. Через пять часов Иешуа притворяется мертвым, и Иосиф несется ко мне во дворец, чтобы сообщить о его смерти, а потом, ссылаясь на еврейские обычаи, просит меня казнить двух остальных, чтобы похоронить все три трупа. И вместе с сообщниками освобождает осужденного на смерть, с предосторожностями переносит его в приготовленную могилу, накачивает стражу Кайафы снотворным, а ночью забирает раненого. Он дает ему три дня на выздоровление, пряча среди слуг. Потом начинает его показывать, всегда на короткое время, всегда крайне осторожно, ибо раненый еще слаб.

Иосиф боится смерти назаретянина. В эти дни он умножает количество встреч, потом, чтобы опустить покров тайны, решает удалить его, скрыв в Галилее. Если назаретянин очень плох и умрет, Иосиф распространит слух, что Иешуа явится народу в последний раз перед тем, как вознестись в Царство Отца Своего.

Если я не буду действовать быстрее Иосифа, он постарается вбить в головы людей, что Иешуа и есть Мессия. Я послал несколько человек по следам этих двух мошенников, которые могут не только спровоцировать восстание евреев против Рима, но и изменить мнение, которое сложилось у человечества о самом себе. Если в ближайшие дни они подтвердят слух о воскрешении, станет иным все лицо мира, остальные культы будут ниспровергнуты, а еврейская философия накроет своим туманом твердь и воды.

Этой ночью мои люди рыщут по Палестине, чтобы поймать мошенника Иосифа и его сообщника Иешуа. То, что я вначале счел мелким галилейским делом, может стать заговором против всего мира.

Успокойся, твой брат оправился от слабости. Когда ты получишь мое письмо, все уже, несомненно, успокоится. И я поспешу известить тебя об этом. А пока береги здоровье.

Пилат своему дорогому Титу

— Я понимаю, почему Рим властвует над миром.

Таково было заключение Кайафы, когда я сообщил ему о своих выводах. Мы выпили, купаясь в радостной атмосфере разрешенной загадки. После нескольких стаканов лесбийского вина нам показались смешными проделки Иосифа: бритый, а значит, неузнаваемый Иешуа, которого лечили на наших глазах женщины, когда мы искали труп; Иешуа с его короткими появлениями на людях, ведь он еще выздоравливал. Краткость этих явлений соотносилась с чудом. Нас особенно развлекла одна деталь этой махинации: бинты и погребальное полотно, оставленные в могиле. Иосиф, явившись за раненым, лежащим на якобы вечном ложе, несомненно, потребовал, чтобы Иешуа переоделся, дабы не быть узнанным на улицах Иерусалима. Он уже предвидел, что наивные умы, обнаружив лишь земные вещи, принадлежавшие назаретянину, легко придут к заключению, что колдун таинственным образом растворился в небе.

Моя первая когорта вернулась из владений Иосифа и подтвердила его бегство. Он бросил дом, поручив скот и виноградники трем служанкам. Их немного потрясли, а после нескольких угроз они признались, что Иосиф с родными отправился в Назарет, чтобы встретиться с Иешуа.