— Немедленно! — повысила голос я. — Ты что, не понимаешь, пока мы тут сидим, мою Маринку, возможно, убивают!

Мы примчались в Сыромятнический переулок в половине седьмого утра. Всю дорогу в такси я нервно подпрыгивала, сжимала кулаки так, что ногти больно впивались в ладони, и материлась на светофоры. Больше всего я боялась, что мы приедем — а в квартире уже никого.

Донецкий успокаивающе гладил меня по руке. Ладони его были ледяными — волновался он не меньше моего, хоть виду и не подавал.

Нужная нам квартира оказалась ни много ни мало на седьмом этаже. И я, ненавидящая физические нагрузки любого рода, взлетела по лестнице со скоростью профессионального бегуна-атлета. Я забарабанила в дверь так, словно собиралась расколоть ее на мелкие щепки. Ногами, кулаками, ладонями, наотмашь. Донецкий пытался за плечи оттащить меня от двери, но в сердцах я двинула ему локтем в челюсть, и он понял, что в таком состоянии со мною лучше не связываться.

Наконец дверь распахнулась. Не знаю уж почему — может быть, на тех, кто находился внутри, подействовал мой безумный внешний вид.

На пороге стоял невысокий мужчина, чем-то похожий на Ленкиного Пупсика. Бело-розовый, полноватый, в дешевой футболке с пятнами кетчупа. Его рост едва дотягивал до метра шестидесяти. Не человек, а сказочный гном. Вид у него был невинный до такой степени, что я сразу поняла: это и есть лже-Шиффер.

— Где Марина?! — заорала я. — Где она?

— Вы ошиблись, — на чистом русском языке сказал он, — в этой квартире живу я, никакой Марины…

— Что ты врешь, мерзавец?! Ты знаешь, с кем связался?

Оттолкнув его, я влетела в квартиру, Донецкий следовал за мной.

Да уж, съемочная площадка была так себе. Ну неужели Маринка могла поверить, что высокобюджетный элитарный фильм и правда могут снимать в столь убогих декорациях? Старенькая мебель, выцветший ковер, расшатанный серый паркет, обои в каких-то жирных пятнах… Впрочем, человек, у которого есть мечта, часто забывает об элементарной логике. А несчастной Маринке так хотелось стать звездой, заработать на свою квартиру и вырваться из сомнительного мира порнострастей…

В углу стояла кинокамера. Рядом с нею смущенно переминался с ноги на ногу абсолютно обнаженный мужчина — кривоногий кавказец далеко не первой свежести. Видимо, это был второй актер.

— Где Маринка?! Немедленно отвечайте!

Человечек, похожий на гнома, все равно не смог бы ответить — так сильно я трясла его за плечи. Он возмущенно булькал и силился вырваться.

И вдруг я увидела нечто, заставившее меня подавиться собственным голосом. Мой рот беззвучно распахивался, спина вспотела.

Волосы.

По грязному, рассохшемуся паркету были расбросаны волосы. Знакомые — длинные и темные. Как будто в квартире подрабатывал парикмахер-надомник и какая-то чудачка пришла к нему отстричь свои шелковые косы.

Ахнув, я отпустила «гнома», присела на корточки и двумя пальцами подцепила атласную прядь. Ноздри защекотал полувыветрившийся запах знакомых духов — «Ангел», Маринкины любимые.

Мы опоздали.

И тогда я почувствовала, что больше не могу держать в себе все впечатления, воплощенные кошмары и разочарования, опустившиеся на голову бетонной плитой, — все события минувших часов вдруг восставшим вулканом поднялись из моего нутра и заклокотали в горле. Это было невыносимо. Опрометью я кинулась в туалет, рухнула на колени перед унитазом, слабеющей рукой убрала от лица волосы. Рвало меня долго и жестоко.

Я не сразу заметила, что нахожусь в ванной не одна. Слабый стон, похожий на писк придавленной пружинкой мышеловки крысы, заставил меня обернуться.

Она была там. Сидела на корточках в углу, судорожно прижимая к груди колени. Как будто бы колени были автономным существом, более сильным и развитым, у которого Марина беззвучно просила защиты.

Ее босые ноги были покрыты бурыми потеками. Глаза заплыли от синяков. На грубо остриженную голову была нахлобучена грязная восточная тюбетейка — издевательский штришок безумного стилиста. Одежды на Маринке не было, она куталась в запревшие обрывки мешковины, которые служили хозяевам квартиры половой тряпкой.

Вытерев рот рукавом, я бросилась к ней. Марина испуганно уклонилась от моих порывистых объятий.

— Осторожно, кажется, у меня что-то сломано, — простонала она. — Откуда ты?

— От верблюда. Я думала, тебя убили!

— Но как ты узнала? Я уже и правда попрощалась с жизнью… Мобильный у меня отобрали, между дублями держат здесь. А Шиффер… Он оказался никаким не Шиффером, он по-русски отлично говорит.

— Знаю, все знаю, — отмахнулась я. — Уходим отсюда! Потом все тебе расскажу. Ночка у нас была еще та, искали тебя по всему городу… Ты сама идти можешь?

— Не знаю. — Держась за кафельную стену, Марина осторожно поднялась на ноги.

Я заметила на ее животе продолговатый темнеющий синяк.

— Ногами бил, — лаконично объяснила она, перехватив мой взгляд. — Там, в комнате, моя одежда… А они точно дадут нам уйти?

— Куда они денутся? У Дракона есть все контакты и координаты. Если мы не объявимся в течение получаса, он вызовет милицию.

— У Дракона? — У нее еще были силы удивляться, это внушало оптимизм. — Ты была у него? И он тебя впустил посреди ночи?

— Ну да. Иначе бы мы никогда тебя не нашли.

— Надо же, значит, ты ему понравилась… Ох, как голова раскалывается… Меня били о батарею лбом. Надеюсь, сотрясения нет.

Когда мы вышли из ванной, в комнате не было ни «гнома», ни второго актера. Данила сидел на краешке дивана, прихлебывая из брошенной кем-то бутыли теплую кока-колу. За эту ночь он, казалось, состарился на десять лет. Даже его фирменный загар стал каким-то сероватым. Белки его глаз прорезали меридианы красных капилляров. Уголки губ устало опустились вниз, лицо осунулось.

— А они… ушли, — развел руками он, — я пытался остановить, но… Меня чем-то ударили, назад отбросило на полметра. Пока я поднимался, они сбежали.

— Электрошокер, — подозрительно спокойным голосом объяснила наша несостоявшаяся порнозвезда, — в меня тоже им тыкали. Как ужасно…

— Одевайся! — скомандовала я. — Лучше бы нам побыстрее отсюда убраться. Не думаю, что они вернутся, но… Так, на всякий случай.

В такси Маринка наконец расплакалась. Плакала долго и горько, с хриплыми всхлипами и жалобными подвываниями. Водитель, которому Донецкий заплатил целую тысячу рублей, с любопытством посматривал на нас в зеркальце заднего вида. Я гладила Маринку по тому, что осталось от ее некогда роскошных волос. Я понимала, что потчевать ее утешениями бессмысленно. Стадия слез очень важна для того, чтобы из ее организма выветрились ядовитые пары подступившей к самому сердцу ледяной депрессии.

Потом она заговорила. Перебивать не совсем связный поток речи, равно как и вклиниваться в него с наводящими вопросами, тоже не имело никакого смысла.