– Вы всего часа три отсутствовать будете, может, и пронесет, если комбат ваш историю раздувать не станет. Батарея в составе сборного эшелона идет, и пока докладывать ему просто некому, а к месту назначения весь личный состав и оружие будут в наличии. Так что в дезертирстве вас обвинить трудно, разве что в самовольной отлучке.

– А зачем комбату чепэ на батарею вешать? Хотя все может быть.

– А ты, – обращается танкист к Сашке, – по гроб жизни ему обязан. Считай, от расстрельной стенки он тебя оттащил. Понял?

– Так точно, понял, – виновато тянет заряжающий, всем своим видом демонстрируя полное раскаяние.

Я попытался перевести разговор в другое русло.

– А это у вас «матильды» или «валентайны»?

Старшина удивляется:

– А откуда ты…

– Откуда знаю? Про ленд-лиз слухом земля полнится. Вот вижу впервые, хотя по уму надо бы нам хоть силуэты знать, а то врежем по своим с перепугу да от незнания.

– «Матильды» это, – открывает военную тайну старшина. – «Валентайн» тот поменьше будет, хотя башни у обоих похожи и пушка одинаковая.

В этот момент один из танкистов снимает с буржуйки кипящий чайник.

– Угостите-ка чайком наших гостей, – распоряжается старшина.

И в наших руках оказываются две кружки. Назвать эту жидкость чаем язык не поворачивается. Танкисты заварили какую-то сушеную траву, о сахаре речи не идет. Обжигая рты и руки, осторожно глотаем «чай», от которого по телу разливается приятное тепло. Между тем меня заинтересовало мнение старшины об английской иномарке.

– Ну и как она?

– Тесная, места мало, ты бы там вообще не поместился. Зато броня как у кавэ, хорошая броня, тридцатисемимиллиметровок немецких можно совсем не бояться, только если гусеницу перебьют. А ходовая паршивая, клиренс маленький, вязнет и в снегу, и в грязи. Дизели слабые…

– Дизели?!

С одной стороны, мое удивление вызвано как самим наличием дизельного двигателя на английском танке, так и их количеством. Когда-то читал, что одна из модификаций американского «шермана» имела два дизеля, но подобное решение английских инженеров стало для меня сюрпризом.

– Да, два дизеля, – подтверждает мою догадку танкист, – причем правый и левый отличаются немного, один вместо другого не воткнешь. Что еще? Скорость маленькая, еле-еле двадцать километров в час выжимают. Ну, пушку ты сам видел, снаряды только бронебойные, пехоту даже шугануть нечем.

– Да-а, подарок от английского пролетариата.

– Ладно, танк. Он ведь не сам по себе воюет. Воюет экипаж, а в этом вагоне тех, кто успел повоевать, по пальцам одной руки пересчитать можно. Федосеев и тот чуть ли не ветераном считается. У механиков по три-четыре часа наезд, из пушки боевыми всего два раза стреляли.

– И как же вы воевать собираетесь?

– А вот так и собираемся, не хуже других. Если сразу в бой не пошлют, то будет возможность подучить молодежь хоть маленько. А то еще новую машину толком не освоили.

Осваивать будут уже в бою. От рассказов танкиста мне стало грустно, не завидовал я ему. Хоть и прикрыт он в бою толстой броней, а от подкалиберного или кумулятивного снаряда его танк беззащитен. «Колотушки» в немецкой ПТО уже заменяются более мощными пятидесятимиллиметровыми пушками. А сколько сюрпризов более крупного калибра ожидает старшину в следующем году. Если он до него доживет, конечно.

Между тем лязг буферов возвестил о снижении скорости эшелона, приближалась станция Усмань, где ждало нас с Сашкой решение дальнейшей судьбы. Сердце заныло от нерадостных предчувствий. Дверь теплушки с грохотом отъехала в сторону и в проеме поплыли пристанционные здания. Паровоз свистит, шипит контрпаром, и вагон, лязгнув последний раз, замирает. Нашего эшелона на станции не видно, наверное, он с другой стороны вагона.

– Ну, бывай, старшина, – прощаюсь я с танкистом, – может, когда и свидимся. Сашка, чего копаешься?

– И тебе удачи, сержант, – отвечает старшина.

Мы спрыгиваем на землю и ныряем под вагон. А вот и наш эшелон, дымится трубами буржуек, темнеет брезентом орудий и поблескивает штыками часовых у вагонов. Мелькнула трусливая мысль – проскочить в свой вагон, прикинуться ветошью и не отсвечивать, дескать, мы и не отлучались никуда. Но то, что наша отлучка прошла незамеченной для начальства – относится к ненаучной фантастике. Решив, что неприятности надо встречать лицом к лицу, а не поворачиваться к ним задом, я решительно направляюсь к вагону, в котором расположился взвод управления и отделение материального обеспечения, а также комбат и санинструктор. Сашка со своей злополучной винтовкой едва поспевает за мной.

Часовой у вагона нас узнает и пропускает без звука. Дверь вагона, по причине сбережения тепла, закрыта наглухо, и приходится несколько раз стукнуть по ней кулаком, прежде чем она покатилась в сторону. Платформы на запасных путях нет, пол теплушки оказывается на уровне моей груди, а у заряжающего над ним только голова торчит. В вагон нас буквально втаскивают за руки. За левую меня тащит сержант Федонин и, как только я оказываюсь на ногах, подмигивает мне, не рискуя ничего сказать вслух. И как это следует понимать? Все в порядке?

– Явились?

Серега делает шаг в сторону, и мы оказываемся перед комбатом.

– Так точно, явились, товарищ старший лейтенант.

– А ты что, язык проглотил?..

Филаткин характеризует умственные способности Коновалова очень нехорошими словами. Такими, что даже в этой ситуации режут слух.

– Так точно, товарищ старший лейтенант, – еле слышно бормочет Сашка.

– Не слышу! – взрывается комбат.

– Так точно, явились!

Коновалов почти кричит, ох, как бы не сорвался парень.

– Значит так, – принимает решение Филаткин, – прибудем на место – решим, что с вами делать. А пока ты идешь постоянным часовым на свой пост, до самого конца пути.

Указательный перст комбата нацеливается на широкую грудь красноармейца Коновалова.

– А ты, – палец смещается левее, – будешь стоять вместе с ним и контролировать, чтобы этот… часовой опять не заснул.

– Есть контролировать!

– Есть заступить на пост!

– Идите!

Комбат отворачивается и идет в глубину вагона, давая понять, что разговор с нами закончен. Мы быстренько сваливаем, чтобы дальше не нервировать начальство своим присутствием. Судя по первым впечатлениям, есть шанс отделаться дисциплинарным взысканием – не станет комбат шум поднимать, невыгодно ему это. К тому же сам он вырван из привычной среды и едет, как и большинство батарейцев, в неизвестность. И неизвестность эта его пугает – там ведь и убить могут, а судя по рассказам уже побывавших на фронте, вероятность такого исхода довольно высока. Но если со стороны Филаткина подлянки не последует, то надо будет припугнуть парочку неблагонадежных, потенциально склонных к стукачеству, но в оном пока не замеченных.

Прежде чем сменить часового, мы заскакиваем