Поскольку при стрельбе основным способом делать мне практически нечего – данные для стрельбы идут с ПУАЗО, а команду на открытие огня подают взводные, то я увлекся наблюдением за результатами нашей стрельбы. Ничего не могу сказать про дальность, а по направлению наши залпы ложатся вполне прилично. Когда после третьего залпа вместо привычного звона гильзы раздалось набатное «бонг», мое сердце ухнуло вниз живота. Еще не опустив взгляд, я уже знал – это наша беда. Так и есть, ствол орудия практически не выступает за пределы накатника, а ниже… Заряжающий Сашка Коновалов лежит на земле, придавленный казенником ствола, сорвавшегося с направляющих люльки. Это все равно что попасть под удар парового молота. К моему ужасу, он еще жив, и даже пытается шевелиться, причем молча. После секундного замешательства мы кидаемся к нему.

– Куда?! Стоять! Продолжать стрельбу! Огонь!

Это не нам, это другим расчетам, батарея должна продолжать вести огонь по противнику, несмотря на потерю одного орудия и номера орудийного расчета.

– Сашка, куда тебя?!

А заряжающий, похоже, находится в шоке, он не может понять, что с ним произошло, и как он оказался на земле. Вперед пробивается Сан Саныч. Свисток. Г-гах! Блямс. Кланц. Батарея продолжает выполнение задачи.

– …где болит? Не молчи, слышишь, Сашка, не молчи. Где болит?

– Н-н-нигде н-н-не б-б-болит, – заикается, наконец, заряжающий.

– Крови нет, – констатирует третий номер.

Он осторожно откидывает полу коноваловской шинели, и мы видим радостную для нас картину. Казенник едва зацепил Сашкино бедро, прихватил полу шинели и за нее швырнул заряжающего на землю. Ствол задел повозку, это и привело к громкому металлическому удару, и намертво зажал полу шинели. Наши попытки выдернуть ее не увенчались успехом, тогда ее просто отрезали ножом. Сашку оттащили в сторону и разрезали шаровары и кальсоны. На коже бедра только небольшая ссадина с несколькими капельками крови, плюс пара синяков. И все. По крайней мере, видимых повреждений больше нет. Да и сам пострадавший начал приходит в себя.

– Я ее… а он… а я уже на земле лежу.

– Повезло тебе, паря, – констатирует Сан Саныч, – считай, второй раз родился. У нас на лесоповале тоже такое бывало, накроет человека деревом и ни одной царапины…

– Хватит базарить, – прерываю я вечер воспоминаний бывшего лесного техника, – хватаем его и к санинструктору.

– Зачем? – удивляется Дементьев. – Он же цел.

– У нее спирт есть, – догадывается Сан Саныч, – от шока – первое дело.

Мы подхватываем Сашку и тащим в землянку к нашей Олечке. Та, под чутким руководством третьего номера, приступает к лечению, а я возвращаюсь к орудию. Причина срыва ствола понятна с первого раза – не выдержало крепление тормоза отката к стволу. Накатник и дульный тормоз не смогли погасить отдачу, и в результате пушка ремонту не подлежит, только в переплавку. Я рассматриваю место излома. Деталь не имеет дефектов заводского литья. Поверхность разрушения состоит из тусклой гладкой части – на этом месте постепенно, под воздействием циклических нагрузок, росла усталостная трещина, и блестящей мелкозернистой, соответствующей «долому» в момент выстрела. Классическое усталостное разрушение металла. Стреляли из орудия много, оно пережило два обстрела и два ремонта. Вместе с орудием пережил ремонты и тормоз отката, развивающегося дефекта никто не заметил. Впрочем, без ультразвукового дефектоскопа его очень трудно обнаружить.

Тем временем батарея прекращает стрельбу. Самолет уходит из зоны нашей досягаемости, но разрывы зенитных снарядов продолжают пятнать небо – эстафету приняли другие батареи нашего сектора. Около орудия собираются взводные, подходит комбат, с ходу грозным голосом задает вопрос:

– В чем причина отрыва? Жидкость упустили?

– Жидкость в норме была, товарищ старший лейтенант, тормоз отката старый стоял, сталь не выдержала.

Филаткин тщательно осматривает место разрыва.

– Вот усталостная трещина, а вот «долом», – указываю на характерные разрушения металла.

– Готовьте пушку к транспортировке в артмастерские, – отдает распоряжение комбат.

Вопрос об уровне жидкости больше не поднимается. С большим трудом и при помощи других расчетов нам удается вернуть на место и опустить ствол. Кое-как крепим его и переводим орудие в походное положение. К концу работы, пошатываясь, приходит Коновалов и начинает нам мешать. Заплетающимся языком он начинает объясняться в любви ко всем, ведь его окружают такие замечательные люди. Потом лезет обниматься, сначала ко мне, потом к Сан Санычу. Похоже, он первый раз в жизни напился до такого состояния, зато от шока не осталось и следа.

– Сан Саныч, уведи его в землянку, пока комбат не увидел.

Однако сделать это оказывается не так просто, пьяный Сашка просто горит желанием излить свою душу нашему, и не только нашему, расчету. Только когда на выполнение задачи отряжаются Рамиль и Дементьев, его удается убрать с позиции от греха подальше. Последний раз мы цепляем орудие к трактору, и он выдергивает пушку с огневой позиции. Натужно ревя мотором и плюясь сизым выхлопом, СТЗ выбирается с раскисшего грунта на дорогу и направляется в город.

Сопровождать орудие комбат направил меня и взводного. В мастерских осмотрели место повреждения и подтвердили диагноз – усталость металла. Подтвердился и окончательный вердикт – орудие неремонтопригодно. На вопрос, когда можно ожидать прибытия новой пушки, начальник мастерских отвечает:

– Приблизительно через неделю.

На неделю мы остаемся не у дел. Остальные расчеты стреляют, чистят и обслуживают орудия, а нас опять отправляют копать. Сашка полностью оправился и копает вместе со всеми. Вода в Дону начинает подниматься, и становится ясно, что наша нынешняя позиция будет затоплена. Поэтому мы дооборудуем запасную, она повыше и в зону затопления попасть не должна. Когда вода спадет, на реке наведут наплавной мост, который мы будем защищать от атак с воздуха. Только к тому времени наша нынешняя позиция будет смыта половодьем и нам придется обустраивать ее заново.

А тут еще Филаткин придумал новое развлечение – решил потренировать нас в опознавании самолетов, как наших, так и немецких. Этому делу нас обучали еще в Горьком, но тут проверка наших знаний была просто зверской. Ради этой проверки комбат не пожалел свой блокнот. Разорвав его на отдельные листки, раздал нам, после этого на несколько секунд показывал нам карточку с силуэтом, а мы должны написать тип самолета. Всего карточек пятьдесят штук, некоторые повторяются. Я допустил только одну ошибку, но серьезную – спутал «пешку» со сто десятым «мессером», уж больно силуэты у них похожи. Остальные сдали хуже, а некоторые, в том числе красноармеец Лобыкин, экзамен провалили. Хорошо хоть Коляныч от экзамена был избавлен, он знает только два типа самолетов «наши» и «немецкие», зато их различает четко –