постоянно угрожал крестьянкам, что будет применять различные виды волшебства для принуждения их к совокуплению («портить на блуд»). Известно, что он избил свою жену – так жестоко, что та сошла с ума и бродила по улицам обнаженной, с распущенными волосами[208].

Несмотря на все эти возмутительные случаи, непотребное сексуальное поведение не было необходимой или даже основной отличительной чертой тех, кто подпадал под подозрение в занятиях вредоносной магией. Скорее оно рассматривалось как отягощающий фактор, но не служило определяющим признаком колдуна или ведьмы, и вообще было свойственно им нечасто. Приведем последний, совершенно недвусмысленный пример. Пожилой и больной брянский помещик, Михаил Иванов сын Безобразов, в 1666 году подал челобитную на своего сына, перечисляя множество числившихся за ним провинностей, от насильственного захвата отцовской вотчины до сыновней непочтительности, жестокости, нападений на людей, воровства, блуда и занятий колдовством. Среди прочего сын якобы соблазнил одну из отцовских крестьянок Машку, находившуюся вдали от мужа, «дая гласки про блуд». Состоя в греховной связи, они вместе творили «воровство и ведовство». Будучи в бегах, она вышла замуж за другого, но Безобразов-отец не желал отказываться от своих прав на нее, несмотря на жалобы нового мужа – как он указывал, «была она у роспроса и отдана мне с роспискою, а сей, Государь, прежней муж жив»[209]. Здесь недолжное сексуальное поведение призвано указать на свойства характера, но не является определяющей чертой ведьмы. Главная роль отводится скорее обвинению в сыновней непочтительности. Жалуясь, что сын зашел слишком далеко, – в письме брату он утверждал: «Я батьковых гроз не боюсь», – оскорбленный отец ссылался на положение закона, регулирующее отношения родителей и детей:

Беспрестанно мне холопу твоему грозит и грубит всякими грубости и досады а в твоем государеве указе и в соборном уложении написано которые дети у отца и у матерь животы пограбят или не почитаючи их и учнут на них извещат злые дела или не учнут их при старости поить и кормить и слушать или учнут им грубые речи говорит или на отца и на матерь учнут бит челом о суде или на отца и на матери, суда давать не велено ни в чем. И таким детям за такое их челобитье велено бить кнутом и отдать отцу и матери[210].

Позиция Безобразова в отношении сыновней непочтительности находила опору в законодательстве. Новоуказные статьи (хотя и вышедшие через три года после данного дела) закрепили принцип неравенства родителей и детей перед законом: многие статьи устанавливали смертную казнь для сына или дочери, убивших или замышлявших убийство отца или матери, тогда как грубые слова, менее тяжкие виды насилия и отказ обеспечивать родителей влекли за собой беспощадное битье кнутом, что устанавливалось уже Уложением. Если же, напротив, отец или мать убивали кого-либо из детей, наказанием служило всего-навсего годичное тюремное заключение. По освобождении они были обязаны публично признать свою вину в церкви. «Смертью отца и матери, за сына и за дочерь, не казнить». Точно так же преступления со стороны слуги или холопа против хозяина карались с максимальной жестокостью: «В градских законех [т. е. в византийских церковных правилах] написано: раб, сведый и помогаяй на восхищение госпожи своея, огнем да сожжется»[211].

Челобитная Безобразова перекликалась с принципами, прочно укорененными в законе. В заявлении оскорбленного отца прослеживается логика, действовавшая в то время. Открытая непочтительность и неуважение к поколенческой иерархии сделали сына мишенью для множества нападок, включая обвинение в занятии колдовством. Магия в ее самом неприглядном виде являлась смертельной угрозой для установившейся системы проявлений уважения и влияния, подрывая святость брака и патриархальную власть – власть хозяина над крепостными, родителей над детьми, мужа над женой. Изучение последствий, вызывавшихся иерархическими и гендерными ожиданиями, позволит выяснить, что стояло на кону во время этих и других магических атак на существующие нормы и общественный порядок в целом.

Почему мужчины? Гендерные факторы и иерархия в русском обществе

Для ответа на этот вопрос мы должны рассмотреть представления о гендерных особенностях в России и на Западе, способствовавшие складыванию двух таких непохожих друг на друга обществ. Сравнительный анализ показывает, что гендерная система в России радикально отличалась от европейской и что было бы бессмысленно ожидать от нее такого же распределения обвинений в колдовстве по гендерному признаку. Нам станет ясно, почему в Московском государстве не могло быть создано «Молота ведьм», почему здесь попросту отсутствовали предпосылки для установления роковой связи между женщинами и колдовством.

На протяжении раннего Нового времени в Западной Европе шли горячие споры относительно ролей и функций, отводимых женщинам и мужчинам, параллельно с напряженной работой по разработке и внедрению новых разновидностей христианского патриархата [Roper 1989; Roper 1994: 37–52; Ozment 1983]. Разумеется, в Московском государстве существовали свои сложности и опасения, связанные с гендерными ролями, но есть основания полагать, что во многих областях на первый план выходили другие социальные различия, как видно из описанного выше случая сыновней непочтительности.

На формирование гендерных представлений в России оказали влияние два основных фактора. Во-первых, социальная иерархия внутри служилого мира и семьи, а также более обширных сообществ создавала мощную организационную структуру, которая в некоторых отношениях делала маловажными гендерные различия – как в социальном воображении, так и на практике. Мужские и женские роли, конечно же, различались, но при наличии иерархической организации, в которой учитывались сословие, возраст, гендерная, семейная и клановая принадлежность, членство в прочих сообществах, – человек на каждом уровне был подчинен кому-то, кто превосходил его по статусу и возрасту, а гендерные факторы внутри каждой категории имели второстепенное значение. Во-вторых, гендерные представления в России во многом проистекали из учения православной церкви, которое существенно отличалось от августинианской традиции, укоренившейся и развивавшейся на Западе. Хотя колдовство в Московском государстве считалось скорее светским, чем религиозным преступлением, а колдовские дела рассматривались светскими судами, православие определяло соответствующие ожидания и нормы на всех уровнях общества.

Московское общество являлось иерархичным во всех отношениях. Согласно закону, оно делилось на несколько слоев, привилегии которых возрастали снизу вверх, от холопов до бояр и самого царя, но эти слои включали бесчисленное множество более мелких подгрупп. Процветающее домохозяйство включало ближайших родственников владельца дома, расширенную семью, разнообразных зависимых лиц, слуг и холопов. В городах и деревнях складывались местные общины, члены которых были связаны между собой различного рода повинностями – тягловыми, налоговыми, военными. Внутри этих общин, среди людей одного положения или статуса, проявлялась гендерная иерархия, создавая дополнительную, второстепенную стратификацию. Положение давало привилегии по отношению к нижестоящим; гендерные факторы