В обычных условиях мне достаточно бросить всего один взгляд на любое изображение, чтобы запомнить его во всех деталях, но на этот раз я бы предпочел иметь про запас подлинники. У меня же не будет возможности использовать, как на командирском планшете, один и тот же базовый файл, просто делая резервные копии при каждом нанесении изменений в обстановке. Кроме того, я внимательно рассмотрел карту, лежащую на столе, на которой была нанесена обстановка в полосе действий данной части.

Затем я осторожно поднял лежащее тело с пола, засунул ключи обратно ему в карман и аккуратно разместил его так, будто человек сам упал там, где стоял, уронив при этом, телефонную трубку. Отменить последствия удара в точку номер три я уже не мог. Ну да ничего! Через пару дней у него все пройдет само, а до этого, что ж, придется помучиться. В конце концов, он вроде как враг, и в других обстоятельствах я бы его просто убил…

Я подошел к двери, чуть приоткрыл ее, прислушался и, улучив момент, выскользнул в коридор.

Расположение штаба я покинул еще с одним ценным трофеем. В кабинете, который занимал старший сержант Клаус, чье мнение об умственных способностях представителей тыловых служб, погнавших невесть куда целый грузовик ради пары ящиков абсолютно никому здесь не нужных патронов, полностью совпало с моим, я обнаружил несколько подшивок центральных газет за прошедшие годы. И нагло понадергал из них солидную пачку. Заявив, что лучше в кустах на обочине, чем пользоваться столь ненадежными русскими сортирами.

Отъехав от аэродрома на полкилометра, я свернул с дороги и загнал грузовик подальше в лес. После чего остаток дня провел за чтением трофейных газет, отвлекшись только один раз, когда от дороги послышался шум мотора проезжающего грузовика. Судя по тому, что я увидел, это была та самая аэродромная команда, направленная для подготовки посадки одиночного транспортника, который должен был прилететь за представителем ОКХ.

Из газет я узнал много интересного. И после нескольких часов, включавших в себя и этап первичного изучения материала, и этап разделенного сознания, и этап нелинейной логики, я уже гораздо лучше представлял себе, что происходит в той стране, на сторону которой я так неожиданно для себя встал.

Я — имперец. Я вырос таким вследствие воспитания, полученного мной от родителей. И продолжал оставаться таковым, когда учился в университете, хотя скорее по привычке, чем вследствие осознанного решения. И я сделался таковым по убеждению, когда сумел овладеть всеми приемами мышления, которыми должен владеть гвардеец, и проанализировав все, что сумел узнать о том, как на протяжении веков люди пытались обустроить свой социум.

По моему глубокому убеждению, только империя способна дать человеку одновременно и свободу, и возможность наименее ограниченного развития, и стабильность, и безопасность. А местный лидер, тот самый товарищ Сталин, столь часто поминаемый Иванюшиным, занимался вполне, на мой взгляд, благородным делом — строил империю. Но с какой же топорностью он это делал!.. В выводе, который я сформулировал для себя, значилось, что, видимо, товарищ Сталин все-таки знал, ЧТО нужно делать для построения империи, но совершенно не представлял себе КАК.

Чем сложнее социальный организм (а империя, несомненно, наиболее сложный социальный организм из всех созданных человечеством, поскольку она всегда мультинациональна и мультирелигиозна), тем более он подвержен сбоям системы. И для того чтобы содержать его в порядке, требуются особенные люди, особый социальный слой — имперская элита. Они не имеют ничего общего с теми, кого считает элитой толпа — актерами, певцами, светскими тусовщиками, политиками, популярными спортсменами. Ибо все они — или почти все — люди-клоуны, призванные занять внимание и время современных крестьян — менеджеров, офисного планктона и иже с ними.

Имперская элита гораздо менее заметна. Она может быть сословной или нет. Чаще всего она рано или поздно становится если и не формально-наследственной, то во многом практически таковой. Ибо если еще при зарождении империи не создается некая социальная машина не только по производству, но и по воспроизводству имперской элиты, такой империи срок — одно, два, максимум три поколения.

А наиболее эффективная социальная машина может базироваться только на семье, что почти неминуемо приводит к тому, что все новые и новые поколения семей имперской элиты включаются в ее главное дело — удержание связности империи. Но это, конечно, не означает, что имперская элита раз и навсегда замкнутая каста. Даже когда она организована по сословному признаку, все равно большинство вошедших в нее когда-то вышло из низов. И для представителей новых поколений этих низов всегда должна оставаться (и на самом деле остается!) возможность тоже пройти этим путем.

Вообще доступность, хотя и не абсолютная, социальных лифтов — один из ключевых показателей ее устойчивости и эффективности. Ибо если талантливые и амбициозные представители нового поколения из иных, не правящих, сословий или социальных слоев, пусть и преодолев некоторые препятствия, скорее служащие средством испытания претендентов, чем действительно являющиеся непреодолимой стеной, не могут войти в нее, они начинают использовать свои таланты и создаваемые ими возможности для борьбы против нее. И рано или поздно обрушивают империю. Ибо империя — единственный тип государства, который почти невозможно обрушить извне. Она жутко живуча и способна аккумулировать просто фантастическое количество ресурсов. Даже проигрыш в тяжелой войне, как правило, не служит ей приговором. Она может рухнуть, только разрушившись изнутри. Да и то не сразу.

Так вот, товарищ Сталин как раз и занимался тем, что строил имперскую элиту. Здесь она называлась «члены ВКП(б)». К сожалению, строил так, как умел. Но кто же строит элиту с помощью страха? И уж тем более страха физической расправы? Нет, пока во главе тот, кто и нагнетает этот страх, все еще может быть ничего. Но стоит только дожить до первой точки перехода, то есть до момента передачи власти от одного лидера к другому, — и тут же начнется обвал. Новому властителю волей-неволей придется ослабить обычное давление на ключевую часть элиты, ибо иначе он не сможет удержаться у власти. И это станет началом конца. Лишившись подпитки страхом в некой ключевой области, вся система элиты, построенной на страхе, неминуемо поползет, начнет сыпаться, разваливаться, превращаться не в костяк, не в несущую структуру, а в паразита, пользующегося моментом и старающегося урвать, пока можно. Потому что можно же… уже не убивают! Это и есть конец империи.

В лагерь я вернулся довольно поздно. Выслушал доклады Гарбуза и Головатюка, а затем собрал личный состав.

— Завтра мы с вами проведем боевую операцию по захвату языка. Язык довольно ценный, информированный, при этом он ранен. Поэтому в формах воздействия на него мы ограничены, ибо он может не выдержать и умереть. Потому завтра мы проведем операцию предельно корректно, постаравшись так осуществить захват, чтобы мне потом было легче склонить языка к сотрудничеству. Понятно?

Все молча недоуменно пялились на меня. Я тихонько вздохнул. Как сложно управлять коллективом, который даже говорит с тобой на другом языке. Впрочем, это теперь твои проблемы, парень, раз уж взялся руководить. Не понимают этот язык — переходи на более понятный. И я повторил на другом: