Макс заехал домой к Волчеткиным, выпил кофе и заставил себя съесть котлету с хлебом. Неужели только вчера тетя Аня готовила эти котлеты, предвкушая мирный семейный ужин?

От этой мысли стало неуютно, и вообще находиться в квартире одному было как-то неловко. Макс быстро принял душ и поехал на службу.

Кафедра психиатрии закрывалась в середине июля до сентября, и все сотрудники шли в коллективный отпуск, так что на основной работе он мог взять отпуск только за свой счет. Собрав сотрудников, Макс спросил, как им будет удобнее: если он возьмет отпуск без содержания или будет работать какое-то время не в полную силу, иногда уходить пораньше или опаздывать. Сотрудники высказались за второй вариант, и Макс обрадовался. Кто знает, как все обернется, на лечение могут потребоваться деньги, и брать сейчас за свой счет – непозволительное расточительство.

Переделав гору дел, которую иначе растянул бы на всю неделю, Макс поехал в свою клинику. Там он еще ни дня не отдыхал, поэтому с чистой совестью написал заявление на отпуск, сам же завизировал и приказом назначил исполняющим обязанности директора клиники доктора, казавшегося ему самым коммуникабельным и расторопным.

Прикинул, что отпускные ему должны выплатить очень приличные, сначала обрадовался, что будет готов к тратам на лечение, а потом вспомнил, что карточка, на которую перечисляется зарплата из клиники, лежит у жены. Так было заведено у них в семье, финансами, хорошо ли, плохо ли, распоряжалась Алина, а у него в кошельке лежала только карточка, на которую шла получка с кафедры. По замыслу жены, этого как раз хватало ему на мелкие расходы и поддержание иллюзии, что он – глава семьи.

Естественно, конфликт между мужем и женой целиком и полностью разворачивался в высших сферах и принадлежал вечному миру идей, а не тленному миру вещей, поэтому решительно невозможно было упоминать о таком низком предмете, как его карточка.

«Что же делать? – нахмурился Макс. – Если я сейчас у нее попрошу свои деньги, вряд ли получу что-то, кроме оскорблений… Впрочем, не надо решать за людей, что они сделают или скажут. Вечером позвоню, сообщу о том, что случилось, если она нормальный человек, должна понять».

В кардиореанимацию его снова не пустили, хоть врач был уже другой, пожилой мужчина с на редкость унылым лицом и скучным голосом. Он сказал, что и так уже сделал исключение, разрешил дочке повидать Анну Спиридоновну и рассказать, что у Руслана все хорошо.

– Но мать все равно волнуется, – сказал он, – и это понятно. Я дал ей медикаментозный сон.

– А дочь уже ушла?

– Да, но обещала зайти еще вечером. Это ваша сестра? – На скучном лице врача вдруг появилось вполне человеческое выражение. – Слушайте, удивительная девушка. Намыла нам всю реанимацию и обиходила больных, причем такими темпами, что я за тридцать лет работы ни разу не видал!

– Да, она у нас такая. – Макс не смог сдержать счастливой улыбки.

Сердечно простившись с доктором, он спустился в знакомый холл, прошел мимо знакомых до тошноты растений и уже собирался нажать кнопку звонка, как увидел профессора Колдунова, быстрым шагом идущего к нему.

Макс познакомился с ним в тот лихорадочный период жизни, когда бегал с дежурства на дежурство. Ян Александрович был много старше и солиднее, но они вдвоем обезопасили столько алкашей с белой горячкой, что, наверное, могли считаться друзьями.

– О, профессор Голлербах! – радушно воскликнул Колдунов. – К нам какими судьбами? У нас тут дураков-то нету!

– Это еще не доказано, – машинально отозвался Макс дежурной шуткой. – я насчет брата узнать…

– А! – Ян Александрович нахмурился. – Действительно, Руслан говорил, что его брат лучший психиатр в городе, а я как-то не связал… Ну, пойдем, пойдем!

Не слушая возражений, Колдунов втолкнул Макса в длинный узкий коридор и довел до ординаторской.

Макс оробел, он никого не знал и не был уверен, что имеет право занимать внимание тяжело и напряженно работающих людей, тем более вторгаться на их территорию. Ему хотелось повидать Руслана, но просить об этом было неловко. Макс понимал, что делать нужно то, что нужно для брата, а не для душевного спокойствия его родственников.

Он сам терпеть не мог навязчивых родных и близких и про себя называл подобное поведение «злокачественной любовью», когда начинались бесконечные расспросы, мемуаристика о величии всего семейства в целом и каждого его члена в частности, словом, переключение внимания врача с больного на себя. Особенно тяжело, когда самовыражение через беспокойство за больного сочетается со свирепой тягой контролировать все и вся. Такие родные поистине несносны, они убеждены, что врач ничего не станет делать, если его не заставлять, ну а когда гигантскими усилиями сдвинешь с мертвой точки, обязательно сделает что-то не то. Обычно так поступают люди с нереализованными амбициями руководителя, и для них это настоящий праздник души – поставить врача в положение своего подчиненного и мордовать ценными указаниями и требованием подробнейших отчетов о своих действиях.

Макс не хотел выглядеть таким родственником, он верил докторам и даже суеверно считал, что чем тише он будет себя вести, тем лучше станет Руслану и Анне Спиридоновне.

Негромко поздоровавшись, он остался стоять, но Ян Александрович с силой нажал ему на плечо и усадил на узкий диванчик.

– В общем, ситуация благоприятная, – сказал Колдунов, листая историю болезни. – был риск жировой эмболии, но с этим, как я понимаю, доблестные реаниматологи справились, гемоторакс тоже разрешился, бедро срастется так или иначе, остается голова.

Дежурный врач отвлекся от историй болезни, которые заполнял со страшной скоростью, и дружелюбно посмотрел на Макса.

– Мы делали компьютерную томографию при поступлении, – сказал он, – никакой органики не нашли.

– Слава богу!

– Это да, но вы сами знаете, какая коварная штука мозг! Завтра буду будить его для консультации невролога.

Ян Александрович досадливо махнул рукой:

– О русский врач, бессмысленный и беспощадный! Куда будить? Сам подумай, не дай бог, конечно, тьфу-тьфу, если бы ты лежал со сломанными ребрами, дренажами и на вытяжке, хотел бы ты, чтоб тебя будили?

– Положено так.

– Ну да, – вздохнул Колдунов, – иначе страховая не оплатит. Сейчас с этой оптимизацией могучей врач так замордован, что, приходя на работу, имеет в голове единственную связную мысль: а на хрена мне это надо? Шаг вправо – шаг влево – прыжок на месте от стандартов, и пожалуйста, лишение премии, что в нашей ситуации практически равносильно расстрелу. Вот и получается, что доктор Менгеле – просто мать Тереза по сравнению со среднестатистическим доктором, работающим в системе ОМС.

– Ян Александрович, уймись, – поморщился реаниматолог, – сейчас пена изо рта пойдет. Коллега пришел к нам узнать о здоровье брата, а не слушать твою филиппику. Пойдемте…

Доктор замялся, и Макс быстро назвал себя.