Феодул призадумался. Следует ли принимать причастие из подобных рук? Не осквернилось ли оно таким образом? Конечно, Феодул ничем, кроме пяти марок серебром, не рискует. Не отравится же он в самом деле, если причастие окажется ложным… С другой стороны, это как посмотреть. Пять марок – деньги немалые. Константинопольский нищий и в седмицу столько не заработает.

Тот, в шубе, подошел поближе и, лыбясь, выжидательно топтался на месте.

– Если они все священники, – сказал наконец Феодул, – то как же они род людской продолжают?

Андрей расхохотался:

– При помощи женщин, Феодуле. Как везде. У этого, к примеру, три жены и шесть малюток – так он мне сказал.

Феодул, пораженный, повернулся к священнику и показал тому три пальца.

– Три? – переспросил он.

Тот закивал, сделал жалостное лицо. Андрей фыркнул:

– Не веришь?

– Не верю! – рассердился Феодул. – Ты нарочно меня морочишь, чтобы я от святого причастия отказался.

– Ну-ну.

– Три пальца – это он в Святую Троицу верует.

Тут местный житель приблизился к Феодулу вплотную и обдавая того крепким винным духом, принялся что-то жарко втолковывать. Он гримасничал, показывал то три пальца, то пять, умильно заглядывал в глаза и в конце концов так похоже изобразил детский плач, что сомнению места уже не оставалось. Андрей торжествовал.

– Кстати, – добавил толмач, – только из расположения к тебе говорю: нынче ты здесь ни одного тверезого не сыщешь.

– Почему? – спросил Феодул, убитый горем.

– Пятница, – пояснил Андрей. – По пятницам они тут едят мясо и вообще учиняют знатные попойки.

– По пятницам?

– Этому их научили сарацины.

Феодул бессильно оглянулся на местного, поймал его выжидающий взгляд, вдохнул вонь овчины и перегара, снова обнаружил у себя перед носом три грязных трясущихся пальца – и заплакал от огорчения. Даже бессердечного Андрея проняло: жаль Феодула! Обнял толмач посланника Папы и как гаркнет на лжесвященника:

– А ну вон!

Местный возмущенно замычал и полез было в драку, но тут в храм вошел сын темника и с ним еще трое – низкорослые, плотные, на коротких кривых ногах, страшные и грозные. Принялись щупать стены, смеяться; потом завидели Феодула и замахали ему, чтобы скорее шел. Лодку взяли, ехать пора – добывать подарок великому хану.

В такую-то пору на море и глядеть холодно, не то что по морю плыть. С сомнением бродил Феодул вокруг карбаса, вытащенного на берег. Черный, тяжелый, он, казалось, сразу пойдет ко дну, едва только спустят его на воду. Хозяин карбаса – рулевой да четверо гребцов слонялись неподалеку в хмуром ожидании, а надзиравшие за ними монголы, не покидая седел, болтали между собой.

В карбас взяли, кроме гребцов и рулевого, Андрея с Феодулом и двух монголов. Найденное в осоке тело завернули в рогожку и поместили на носу. Поплыли. Феодул, бледный, вцепился в борт, губами зашлепал: «Богородице, радуйся…» – хотя какая уж тут радость, кругом одна только свинцовая вода, такая ледяная да лютая, что при одном только взгляде на нее руки-ноги начинает судорогой выворачивать.

И вот начал расти впереди скалистый остров. С каждым гребком все круче отвесы скал, все ближе они, и видны уже какие-то серые клочковатые кусты на их вершине. Но рыбаки хоть и пьяны по случаю пятницы, а дело свое знали: обошли остров, выгребая против ветра, и вскорости нашли маленькую бухту, где вполне удобно подобраться к самому берегу.

Монголы сидели в лодке как истуканы: неподвижные, с немигающим взором. Они зашевелились только после того, как гребцы вытащили карбас на берег. Рулевой остался при лодке, а прочие направились в глубь острова.

Он казался пустынным – всюду лишь камни, песок да выстуженные на ветру кусты. Посреди острова высилась черная гора, и оттуда постоянно доносилось глухое ворчание.

– Это ветер, – растолковал Андрей, переговорив с гребцами. – Он зарождается там, в глубине пещеры, и иногда вылетает наружу – тогда случаются бури. Но сейчас бояться не следует – он просто ворчит. Он всегда так ворчит, когда спокоен.

Монголы выбрали хорошее место для засады и приготовили сеть, взятую с карбаса, а Андрей нашел выбоину в скале наподобие чашки и осторожно налил туда вина, которым запасся в поселке. После этого оставалось только устроиться поудобнее в укрытии и ждать.

Феодул продрог до костей.

– И как только тебе, Андрей, не холодно, – шептал он толмачу, едва удерживая слезы.

Толмач – с виду настоящий заморыш, на деле жилистый и выносливый – только ухмылялся.

– Лучше не шуми зря, – прошептал он в ответ. – Не то спугнешь.

Феодул досадливо махнул на толмача рукой:

– Злой вы народ, далматинцы. Ни мороз, ни монголы вас не берут.

Отобрал у Андрея остаток приманки, выпил, но даже от этого не согрелся. Он бы, наверное, так и умер среди диких скал под пронизывающим ветром – ведь чужая шуба упорно не желала согревать Феодула, – но тут появились наконец существа, обитавшие на острове. Местные рыбаки называли их «хин-хин», а почему – никак не объясняли.

Живые хин-хины еще больше были похожи на обезьян, чем их мертвый сородич. Они передвигались на задних ногах, подобно людям, однако при этом сильно сутулились и охотно опускались на четвереньки. Густой мех позволял им обитать на родине полночного ветра и не испытывать никаких неудобств.

Сперва они собрались у красноватой винной лужицы. Ужасно захлопотали, начали принюхиваться, вытягивая шеи, широко раздувая ноздри и тараща глаза, забегали вокруг, принялись толкаться и наконец уселись кружком, положив друг другу на плечи длинные лохматые руки. Некоторое время они так сидели, гримасничая и покачиваясь, а потом один за другим стали засыпать.

– Вот и все, – сказал Андрей. – Спят они крепко, берите любого.

И поглядел на хин-хинов с отвращением и жалостью. Монголы приблизились к спящим, держа наготове сеть. Феодул стоял рядом, разглядывая пушистые тела и синеватые голые личики и не зная, на что решиться. Один из монголов дернул Феодула за рукав, показывая на самого крупного хин-хина. Для убедительности кивнул несколько раз: мол, что тут сомневаться – этого! Но Феодул покачал головой и сделал свой выбор – самый чахлый, тот, что заснул первым. Монгол хотел было спорить, однако Феодул сказал Андрею:

– Переведи: разве не доводилось ему видеть, как в полоне от тоски и пустяковых ран гибнут один за другим крепкие воины, а тощие да хворые, в чем душа только держится, – те живут себе и живут, на удивление пленившим?

Андрей вспыхнул и ответил, злясь:

– Сам и переводи.

Но ничего переводить не понадобилось. Монгол, явно считая всю эту Феодулову затею полной глупостью, наклонился над хин-хинами и осторожно поднял на руки указанного Феодулом.