Ой ли? Уж не лазутчики ли это белогвардейского выродка Каппеля?

– Документы, – твердо произнес военком и сдвинул брови к переносице, давая понять, что он, уездный военком, не намерен шутить.

– С документами, товарищ военный комиссар, все в порядке, – миролюбиво произнес развязный парень, явно из приблатненных, хотя с правильной речью. Он достал из внутреннего кармана пиджака бумаги и улыбнулся: – Так что, не извольте беспокоиться.

– А вот я беспокоюсь, – стараясь быть предельно серьезным, ответил военком, принимая из рук Ленчика документы. – Очень даже беспокоюсь… А ваши документы? – глянул он в сторону лысого татарина и худого человека в пенсне и с папиросой. Последний был явно из старорежимных…

Те полезли в карманы. По всей вероятности, документы у них имелись, и военком Терехин хотел было отпустить их. Но одно обстоятельство привлекло взор военкома, когда он разглядывал бумаги приблатненного парня с хорошим выговором. Дело в том, что документы у них были московскими.

– Беженцы, говорите? – спросил Терехин лишь для того, чтобы оттянуть время и сообразить, что делать дальше.

– Ага, – сказал татарин. – Беженцы. – Акцент его был до того ужасен и смешон, что слово «беженцы» он произнес, как «пешенсы».

– Издалека же вы бежите, – с большой язвой в голосе произнес Терехин, доставая из кобуры «маузер» и тем самым призывая своих ребят быть наготове. – Аж, из самой Москвы.

– Голодно там, – ответил татарин и сделал печальные глаза, отчего они у него приотворились и стали видны зрачки. Они были темные и холодные, как у рыбы. – Хлеба нет, муки нет, крупы никакой тоже нет… – Слово «тоже» он произнес особенно смешно: «тужэ».

– А у нас, значит, не голодно? – едва не задохнулся от такого наглого вранья Терехин. – У нас, выходит, рай? А ну, покажи, что в сумке! – вдруг вскричал он и отступил на шаг, наведя «маузер» на приблатненного.

Тот не двигался.

– Покажи, я сказал! – уже заорал на него Терехин.

– А что в сумке? Да ничего в сумке, – заметно растерялся приблатненный, крепко схватившись за лямку на плече. – Так, личные вещи, хлеб там, колбаса…

– Григорий, Панкрат, – обернулся Терехин.

Двое рабочих вразвалку подошли вплотную к парню, и один из них взялся за сумку:

– Покажь!

Ленчик еще крепче ухватился за лямку.

– Покажь, кому говорю!

Рабочий дернул сумку на себя, и из нее на землю просыпалось несколько монет.

– Золото! – вскричал второй рабочий и передернул затвор винтовки.

Затем почти одновременно прозвучали два выстрела. Рабочий, что клацнул винтовочным затвором, удивленно посмотрел на дымящуюся дырку в кармане лысого татарина и рухнул в порыжелую траву. Терехин, согнувшись, выронил «маузер» и тоненько застонал, прижимая ладонь к животу.

Не вынимая руки из кармана, Мамай выстрелил в направлении трех рабочих, застывших с разинутыми ртами от неожиданности. Одного он ранил, один побежал к лесочку, бросив винтовку, а тот, что собирался обыскивать Ленчика, застыл каменным истуканом.

– А я? – спросил он еле слышно побелелыми губами.

– А ты молись, – усмехнулся Ленчик.

Пролетарий что-то проблеял и опустился на колени – ноги его уже не держали.

Когда он поднял глаза, троица уже исчезла из виду. По траве катался, зажимая живот и суча ногами, военком Терехин. Подвывая и скалясь от жуткой боли, он больше всего хотел сейчас оказаться дома, возле мамы и обеих тетушек, и чтобы не было ни каппелевцев, ни белочехов, ни лысых татар и даже революции с Лениным и Троцким. А вот он, Терехин, – чтобы был…

– Помоги, – прохрипел он, увидев подошедшего к нему рабочего. – Христом богом молю…

Рабочий с мыловаренного завода братьев Крестовниковых не удивился таким словам комиссара. Красный ты или белый, а когда в животе засела пуля, не о Марксе станешь вспоминать, а о Боге.

Кто из них двоих спас военкома Терехина, бог или рабочий с мыловаренного завода, Терехину было наплевать. Ему, собственно, на все было наплевать, так как после ранения он помутился рассудком и остальные двадцать пять лет жизни провел в домах для душевнобольных и психлечебницах.

В сорок четвертом году его, кое-как подлечив, выписали, так как буйным он никогда не был, ну, разве что доставал всех своими разговорами. Его признали недееспособным, положили по инвалидности небольшую пенсию и выдали справку, в которой значилось, что опасности для общества гражданин Терехин никакой не представляет.

В больницах ему выхолостили тягу к женскому полу.

Лоботомия лишила его эмоций и разного рода желаний, свойственных всякому здоровому человеку.

Скверное питание сделало его дохляком, у которого не хватило бы сил справиться с ребенком.

Но вот бдительности вытравить не удалось: он по-прежнему был начеку, замечал разного рода недостатки и всякий раз сообщал о них, куда следует.

Вот какой человек был этот неугомонный Терехин, бывший военком, имеющий заслуги перед советской властью…

Когда он пришел в отделение милиции, в ведении которого находились Суконка, Борисково и Бутырки, начальник отделения быстренько сказался отсутствующим, его заместитель был на выезде, и дежурный сдал его Минибабаеву, который ходил в оперативных работниках уголовного розыска меньше года и еще не имел удовольствия быть знакомым с подвижником законности и правопорядка Терехиным, но, конечно же, слышал о нем от старших сослуживцев.

Минибабаев предложил подвижнику стул, достал свой блокнот, карандаш и сделал вид, что он весь внимание.

– Я бывший уездный военный комиссар Терехин, – начал посетитель свою обычную песню, после которой у тех, кто о нем слышал, лица приобретали кислое выражение, а веки начинали нервически подрагивать.

С Минибабаевым этого не случилось. Он сидел с непроницаемым выражением лица и был готов спокойно нести свой крест добросовестного опера, сколько бы времени это ни заняло. К тому же ему, как молодому работнику, неприятности были ни к чему. Ведь он хотел сделать себе быструю и блестящую карьеру, к чему, как и многих выходцев из глухих аулов, его неодолимо влекло. Стать хакимом – большим начальником – сельскому парню очень хотелось. Это была его мечта. А сил к ее осуществлению, надо сказать, было предостаточно.

– Как человек неравнодушный, – продолжил Терехин, – я не могу пройти мимо такого вопиющего факта, как две загадочные смерти, случившиеся недавно на озере Дальний Кабан.

– Почему вы считаете их загадочными? – спросил Минибабаев.

– А вы, стало быть, так не считаете? – вопросом на вопрос ответил бывший военком.

– Нет, не считаю, – ответил оперуполномоченный. – В первом случае мы имеем банального утопленника, а во втором вполне определенную смерть от ножевого ранения, оказавшегося смертельным. И в обоих случаях ничего загадочного, как вы говорите, не наблюдается. Да и связи между этими смертями не наблюдается.