Менее экстремальной, но практически также жестко противостоящей Республике была более малочисленная Народная партия, наследница старой пробисмарковской партии национал-либералов. Она получила 65 мест на выборах в 1920 г. и неизменно брала от 45 до 50 мест до конца десятилетия, имея от 2,7 до 3 миллионов голосов. Враждебность партии по отношению к республике оставалась отчасти скрытой в силу решения ее лидера, Густава Штреземана, на время признать политические реалии и согласиться с легитимностью республики, скорее по необходимости, чем по убеждению. Хотя ему в партии никогда полностью не доверяли, Шгреземан очень хорошо умел убеждать. Не в последнюю очередь благодаря его превосходным навыкам ведения переговоров Народная партия участвовала в большинстве правительств республики, в отличие от националистов, которые находились в оппозиции большую часть 1920-х. Это означало, что в большинстве правительств, сформированных на начальной стадии существования республики, было по крайней мере по нескольку министров, которые как минимум сомневались в ее праве на существование. Более того, уже находясь в сложных отношениях со своими партийными соратниками, Штреземан заболел и умер в октябре 1929 г., в результате чего в руководство партии лишилось основного сдерживающего влияния[236]. С этого момента Народная партия также стала резко смещаться вправо.

Даже в середине 1920-х гг. политическая система Германии выглядела крайне хрупкой. В некоторых обстоятельствах она могла выжить. Оглядываясь назад, многие описывали период 1924–28 гг. как «золотые годы Веймара». Однако представление о том, что в то время происходило становление демократии в Германии, является иллюзией, порожденной неверной оценкой прошедших событий. На самом деле не было никаких признаков того, что демократия становится более крепкой. Наоборот, тот факт, что две главные буржуазные партии, центристская и националистическая, вскоре попали в руки признанных врагов демократии, не предвещал ничего хорошего для будущего, хотя и не породил новых потрясений. Лояльность Народной партии республике обуславливалась исключительно настойчивостью и интеллигентным управлением одного человека, Густава Штреземана — это было еще одним признаком нестабильности. Даже в относительно благоприятных обстоятельствах 1928 г. партии Веймарской коалиции не смогли получить большинство в рейхстаге. Распространенное после 1923 г. мнение о том, что угроза большевистской революции ослабла, означало, что буржуазные партии больше не были готовы идти на компромиссы с социал-демократами в интересах сохранения республики как оплота борьбы с коммунизмом[237]. А еще более угрожающим было то, что полувоенные организации вроде «Стального шлема» начали переносить свою борьбу с улиц на избирательные трибуны, пытаясь популяризовать свои антиреспубликанские взгляды. Политическое насилие, характерное для первых лет республики, хоть и не привело к началу гражданской войны, но все равно имело опасно высокий уровень в середине 1920-х гг.[238] Жестокая правда состоит в том, что даже в 1928 г. республика была так же далека от достижения стабильности и законности, как и раньше.

IV

Веймарская республика была ослаблена еще и потому, что ей не удалось завоевать настоящую поддержку армии и госаппарата, которым оказалось крайне сложно приспособиться к переходу от авторитарного рейха к демократической Республике в 1918 г. В частности, для генералитета поражение 1918 г. стало серьезной угрозой. Генеральный штаб под руководством одного из самых умных и проницательных офицеров, генерала Вильгельма Грёнера, согласился с большинством социал-демократов, ведомых Фридрихом Эбертом, что угрозу революционных советов рабочих и солдат проще всего будет ликвидировать, если работать сообща с целью защитить стабильную парламентскую демократию. С точки зрения Грёнера, это было решением целесообразным, но идеологически неверным. Такой союз позволил сохранить старый офицерский корпус в сокращенной немецкой армии после Версальского мирного договора. Численность армии не могла превышать 100 000 человек, ей запрещалось использовать современное вооружение, например танки, а массовая мобилизационная армия должна была быть заменена на небольшую профессиональную. Грёнер вступил в яростное противостояние с армейскими консерваторами из-за компромиссов с социал-демократами, так же как и его оппонент, военный специалист социал-демократов Густав Носке, который вызвал на себя волну критики товарищей по партии тем, что разрешил оставить офицерский корпус без изменений, вместо того чтобы заменить его более демократической структурой и личным составом[239]. Но в критической ситуации 1918–19 гг. их позиция в конечном счете оказалась выигрышной.

Однако в течение недолгого времени рабочие и солдатские советы постепенно исчезли с политической сцены, и в глазах многих руководящих офицеров необходимость компромиссов с силами демократии утратила свою актуальность. Это особенно отчетливо проявилось в марте 1920 г., когда отряды добровольческих бригад, обеспокоенные своей будущей возможной невостребованностью, промаршировали на Берлин и сбросили избранное правительство, требуя установить авторитарный режим наподобие старой монархии. Бунтовщики под руководством бывшего служащего Пангерманской партии и лидера Народной партии Вольфганга Каппа в ряде областей также получили поддержку некоторых частей вооруженных сил. Когда начальник армейского командования генерал Вальтер Рейнхардт попытался обеспечить лояльность войск правительству, его отстранили от должности, заменив генералом Гансом фон Сектом, придерживавшимся более правых взглядов. Сект сразу же запретил всем армейским частям препятствовать заговорщикам и стал сквозь пальцы смотреть на тех, кто помогал им. Позже он приказал армии принять участие в кровавом подавлении вооруженного рабочего восстания против путча в Руре. Сект действительно с самого начала был против республики. Надменный, властный и неприступный, родом из высшего класса, с моноклем в левом глазу, он был олицетворением традиций прусского офицерского класса. Но он также был политическим реалистом, который видел, что возможности свержения республики силой были ограничены. Поэтому он стремился сохранить единую армию и свободу от парламентского контроля в ожидании лучших времен. В этом он был единодушен со своими офицерами[240].