– А лес мне там, и вправду, понравился, – ответил дядя Джордж мечтательно и улыбнулся.

До самого вечера вдали можно было видеть серый слой дыма, словно у канарских берегов шло морское сражение, а вскоре шхуну настигли и плывущие по волнам куски лёгкой пемзы. Кок Пиррет опять разжёг огонь, и доварил то, что начал готовить до извержения… Давеча он так испугался, что залил огонь в плите целым ведром питьевой воды, и теперь уголь никак не хотел разгораться, да и воду было жалко… «Но хорошо, что капитан сразу понял: где метан и огонь встречаются – там быть беде», – думал он.

Пойманных черепах закатили брюхом кверху в укромное место и накрыли парусиной. Это был старинный способ моряков сохранять живое мясо впрок. Ни питья, ни пищи черепахам не давали, а только изредка поливали водой. И в таком положении черепахи совершали длительные рейсы: они только худели, изредка шевелили лапами и смотрели на мир древними, всё понимающими глазами.

Платон всё время сидел возле черепах. Он что-то шептал им, приподняв парусину, а потом вдруг запел. И была в его пении такая вековая мощь, уходящая корнями в традиции таких забытых империй, что у кока зашевелились на затылке редкие волосы. Кок замер и уставился на Платона. На палубе стали скапливаться матросы.

– Что здесь происходит? – спросил капитан и скомандовал матросам: – По местам стоять!

– Да вот, сэр, – стал объяснять кок. – Сами видите – голосит чего-то… А чего голосит-то? Не понять!

– Позвать сюда доктора, – приказал капитан.

Но доктор уже сам пробирался к ним через толпу. Платон бросил петь и выпрямился во весь рост. Все смотрели на доктора, словно он был переводчик.

Платон что-то сказал, показал на черепах и сделал несколько жестов руками.

– Он говорит, что черепах надо выпустить в море, – сказал доктор капитану.

– Почему? – спросил тот.

Платон ткнул пальцем за борт, сделал волнообразные движения руками, потом показал на небо, неожиданно упал на палубу и сжался в комок.

– Он говорит, что если мы не отпустим черепах, боги моря прогневаются на нас и покарают смертью, – сказал доктор и выразительно посмотрел на капитана.

Пронзительно голубые, – на смуглом лице, – глаза капитана смотрели так холодно и отчуждённо, что доктору стало не по себе.

– Бред, – выдавил капитан. – Скажите ему, что это наша провизия, и мы не будем её выбрасывать.

Он повернулся и ушёл.

Платон смотрел капитану в спину побитым взглядом, потом опять сел на корточки. Доктор виновато смотрел на Платона.

Тут молчавший всё это время мистер Трелони вдруг сказал коку:

– А что, мистер Пиррет, не принесёте ли вы нам сюда чаю? Кажется, сейчас для чая самое время.

И сквайр опустился на корточки рядом с Платоном. Скоро возле них на выскобленную добела палубу опустился и доктор, вытянув одну ногу. Так они молча сидели в ожидании чая. Доктор открыл толстую книгу, которая всё это время была у него в руках, и принялся читать.

– О чём читаете, доктор? – спросил сквайр и добавил: – Почитали бы нам пока, что ли.

– С удовольствием, – согласился тот.

Он прокашлялся, ухватился за рыжий бакенбард и начал читать с выражением: – К осложнениям, связанным с техникой пункции подключичной вены, относятся: прокол плевры с образованием пневмогемоторакса, прокол трахеи или органов средостения, воздушная эмболия, отрыв части катетера…

Мистер Трелони беззлобно хмыкнул: он понял, что доктор читает им руководство для врачей «Морская практика». Всё время, пока тот читал, мистер Трелони с удивлением поглядывал на Платона, который по мере этого чтения выпрямлялся и с интересом поднимал голову от колен.

Тут кок принёс на подносе три чашки с молочником, которому никто не удивился, будто в трюме Пиррет всё это время держал корову.

– Вам как всегда, сэр? – церемонно спросил сквайр у доктора.

Доктор утвердительно кивнул, и сквайр плеснул из молочника в чашки с чаем коричневой полупрозрачной жидкости, положил щипчиками сахар и помешал ложечкой. Потом он подал одну чашку доктору, другую протянул Платону, оставшуюся взял себе, с наслаждением прихлебнул из неё, мечтательно прикрыл глаза и произнёс:

– А всё-таки, горячий чай с ромом – это божественный напиток. Хорошо, если бы наши адмиралы ввели его в обиход на флоте.

****

Дед собирался спать и стелил постель. Для этого он встал на лесенку-стремянку, потому что кровать у него была высокая, средневековая – огромная дубовая кровать с балдахином на четырёх фигурных резных столбах и с отделением для Библии в изголовье.

Кто-то в глубине тёмной комнаты заунывно пел старинную матросскую песню-шанти с завывающей трелью в конце каждой строки. Капитан знал эту песню, она была так длинна, что ни один певец не мог пропеть её до конца, поэтому её обычно тянули, пока хватало терпения.

Дед лёг, погасил свечу и укрылся с головой. Последними словами шанти, которую пел невидимый певец, были: «Все семьдесят пять не вернулись домой, они потонули в пучине морской».

И тут капитан проснулся.

Он помнил деда плохо. Когда тот умер, капитан был совсем маленький, поэтому от деда у него осталось только ощущение чего-то огромного и доброго. Мать считала покойного деда небесным покровителем семьи и всегда молилась ему, словно тот был святой. До сегодняшнего дня покойный дед снился капитану один единственный раз в жизни – за несколько дней до того, как умерла мать.

Ещё не осознавая, зачем он встал, капитан вышел на палубу и приказал боцману играть аврал и убирать паруса, все да единого, и даже обстенить* их.

– Мы ложимся в дрейф, – коротко сообщил капитан подошедшему штурману Пендайсу.

– Надолго? – так же коротко спросил штурман.

– Не знаю, пока до следующего утра. Я чувствую опасность, – ответил капитан. – Идите спать, Пендайс… Кроме вахтенных все тоже могут отдыхать.

Потом он полез на фок-мачту, где находилось «воронье гнездо» – бочка вперёдсмотрящего. Там он снял с плеча подзорную трубу, открыл её и стал осматривать горизонт. Уже почти рассвело, и в сумеречной дали он на мгновение заметил силуэт корабля, который неясной дымкой мигнул светлыми парусами и скрылся из глаз. Капитан даже подумал, что ему показалось.

А между тем солнце взошло, и мир наполнился ослепительным розовым цветом. Спустившись, капитан приказал убавить дневную порцию воды: воду надо было беречь, он не знал, сколько они ещё так продрейфуют.

«Так видел я корабль или мне показалось?» – думал капитан потом всё время, но он решил положиться на свою интуицию и не рисковать шхуной и людьми.

Между тем день начинался и начинался в атмосфере всеобщего недоумения. Впрочем, матросы были рады отдохнуть, тем более, что на обед должна была быть похлёбка из черепахи. Но вскоре до них донеслись вопли кока Пиррета: тот, открыв парусину, натянутую над черепахами, черепах под ней не обнаружил.