— Я его не убивала, — прошептала Этти, отступая назад и прижимаясь спиной к стене. — Нет, я его не убивала.

Она в отчаянии посмотрела в сторону решетки, но цепочка женщин полностью скрывала ее.

— Я знаю, стерва, это твоих рук дело. Это ты убила маленького мальчика!

— Я никого не убивала!

— Око за око!

Грузная женщина надвигалась на Этти. У нее в руке была зажата зажигалка. Другую зажигалку держала в руке молодая Данетта, которая стояла рядом. Где они их раздобыли? Вдруг Этти все поняла. Данетта умышленно добилась того, чтобы ее арестовали, и тайком пронесла в тюрьму зажигалки.

Хатейк шагнула еще ближе.

Этти отпрянула было назад, но затем неожиданно сделала выпад вперед, ударяя рукой в гипсе Хатейк по лицу. Гипсовая повязка с громким стуком ударила в нос. Грузная женщина, вскрикнув от боли, повалилась на пол. Остальные растерянно застыли на месте. Некоторое время никто не двигался.

Наконец Этти сделала глубокий вдох, собираясь крикнуть и позвать на помощь, но вдруг почувствовала у себя во рту вкус грязной тряпки. Кто-то подкрался к ней сзади и засунул ей в рот кляп. Хатейк вскочила на ноги и, вытирая окровавленный нос, хищно улыбнулась.

— Отлично, мать, отлично.

Она повернулась к Данетте. Та зажгла зажигалку и бросила ее Этти на халат. Пожилая негритянка попробовала было сбить пламя, но две женщины схватили ее за руки, лишив возможности двигаться. Тонкая хлопчатобумажная ткань быстро прогорела насквозь.

— Напрасно ты вздумала курить здесь, мать, — с укором промолвила Хатейк. — Это запрещено. Может привести к несчастному случаю. Видишь ли, эти дешевые зажигалки — они иногда протекают. Из них выливается горящий газ. Он сжигает волосы, сжигает лицо. Иногда человек погибает, иногда нет.

Хатейк подошла к ней вплотную, и Этти ощутила на волосах и на щеке ледяное прикосновение сжиженного бутана. Зажмурившись, она попыталась вырваться из рук державших ее женщин.

— Пустите меня, — повелительным тоном произнесла Хатейк, выхватывая зажигалку у Данетты.

Грузная женщина пробормотала еще что-то, но Этти не смогла разобрать слов за своими собственными криками и мольбами о пощаде. Послышался щелчок, шипение, а грузная женщина надвигалась ближе и ближе, держа горящую зажигалку словно факел.

Звезда может «открыть» фильм.

«Открыть».

Классический голливудский термин, внушающий благоговейное почтение, который означает: «добиться того, чтобы как можно больше людей потратили свои трудовые доллары и купили билеты на общенациональную премьеру, — чтобы на следующий день создателям фильма не пришлось объяснять своим женам, любовницам, руководству кинокомпании и журналистам, почему они потратили чужие миллионы на совершенно провальную ленту.»

Фильм может «открыть» раскрученная звезда.

Или сногсшибательный сценарий.

В наши дни успеха можно добиться даже только за счет спецэффектов, особенно если они включают в себя красочные взрывы.

Но ничто во всей вселенной не может «открыть» документальный фильм. Документальные ленты могут быть просветительными, трогательными и вдохновенными. Они могут представлять собой высшую форму кинематографического творчества. Но они не способны делать то, ради чего люди ходят в кино на художественные фильмы.

Документальные ленты не могут помочь бежать от действительности, на несколько часов забыть все и просто получить наслаждение.

Идя пешком по центральному Манхэттену навстречу мрачной ярмарке судов и тюрем, Пеллэм размышлял: он снял четыре независимых фильма, все четыре из которых стали культовой классикой, а два завоевали награды на престижных фестивалях. У него есть почетные дипломы Нью-Йоркского и Калифорнийского университетов, присужденные за достижения в области кинематографии. Он опубликовал десятки статей в «Кинематографисте» и «Независимом ежемесячном журнале о проблемах кино» и может на память повторить диалоги из большинства фильмов Хичкока. У него безукоризненная репутация в мире кино.

Во всех восемнадцати киностудиях и продюсерских компаниях, куда он обратился с предложением снять этот документальный фильм, ему ответили отказом.

О да, на словах все встречали идею «К западу от Восьмой авеню: устная история Адской кухни» с восторгом и одобрением. Но ни одна из крупных студий не выделила ни доллара в поддержку этого проекта.

Расписывая свой замысел, Пеллэм объяснял, что этот район предлагает восхитительную смесь преступлений, героизма, коррупции и красоты.

— Пеллэм, это все красивые, высокие слова, — объяснил ему хороший приятель, вице-президент отдела развития компании «Уорнер бразерс». — А сейчас красивые, высокие слова не превращаются в хорошие фильмы.

Один лишь Алан Лефтковиц проявил хоть какой-то интерес, но он не имел даже смутного представления, о чем будет фильм.

Тем не менее Пеллэм питал в отношении своей работы большие надежды и считал, что она заслужит номинации на премию «Оскар», — убежденность эта основывалась в значительной степени на одной встрече, произошедшей в прошлом июне на Тридцать шестой западной улице.

— Прошу прощения, — спросил Пеллэм, — вы живете в этом доме?

— Да, живу, молодой человек, — ответила пожилая чернокожая женщина.

В ее глазах блеснула спокойная уверенность, веселье. И ни тени тревоги.

Пеллэм посмотрел налево и направо.

— Похоже, это последний жилой дом в квартале.

— Когда-то здесь не было ничего, кроме жилых домов. Вот здесь стоял дом, в котором я прожила сорок лет. Видите пустырь? Вот тут? А в этом доме я живу уже, так, дайте-ка сообразить, уже лет пять или около того. Как вам это нравится? Почти полвека в одном и том же квартале. Черт возьми, подумать страшно!

— Ваша семья прожила в этом районе всю жизнь?

Негритянка поставила на тротуар тонкий полиэтиленовый пакет с двумя консервными банками, двумя апельсинами и полгаллонной банкой вина.

— А то как же. Мой дед Ледбеттер приехал сюда из Роли в 1862 году. Его поезд прибыл на вокзал в десять часов вечера. Дед вышел в город, увидел на улице несколько десятков мальчишек и воскликнул: «Господи, почему вы не дома?» А они ответили: «О чем это ты? Это и есть наш дом. Ступай своей дорогой, старик.» Дед так переживал за этих мальчишек. Про тех, кто ночевал на улице, говорили: «они носят знамя». Так приходилось жить тысячам подростков. У них не было никакого дома.

Она говорила без тени акцента, низким, мелодичным голосом, — голосом профессиональной певицы, как впоследствии выяснил Пеллэм.

— Красивое было здание? — спросил Пеллэм, глядя на пустырь, заросший сорняком, где, судя по всему, стоял дом, в котором пожилая негритянка жила раньше.

— То, в котором я жила? Та старая лачуга? — Женщина рассмеялась. — Она просто разваливалась! Знаете, однако, я должна рассказать вам кое-что интересное. По крайней мере, мне это показалось интересным. Когда дом сносили, тут собралась большая толпа тех, кто жаловался. Понимаете, люди устроили митинг протеста. «Не отнимайте у нас дом! — кричали они. — Не отнимайте у нас дом!» Я хорошо знаю тех, кто живет в нашем районе, но этих людей я не узнала. Думаю, это были студенты из Ист-Вилледжа, потому что от них пахло хорошим протестом. Вы меня понимаете? Профессиональные горлодраны. Так или иначе, только представьте себе, кого я там встретила? Одну женщину, с которой познакомилась давным-давно. Много-много лет назад. Ей было уже под девяносто. Она была замужем за мужчиной много старше ее, он содержал конюшни и поставлял лошадей в армию. Когда-то Адская кухня была конюшнями Нью-Йорка. Здесь до сих пор сохранились каретные сараи фиакров. В любом случае, эта женщина — она родилась в том самом доме, который сносили. Инида Джонс. Не Анита, как вы могли подумать. И-ни-да. Южное имя, из Каролины. Она прожила много лет в Гарлеме, затем вернулась назад в Адскую кухню. Всю жизнь была такой же бедной, как я. От колыбели до могилы, от колыбели до могилы. Послушайте, мистер, не подумайте, что я на вас обижаюсь, но все же почему вы улыбаетесь?