Мэри собиралась при встрече быть сдержанной и молчаливой, но такое вступление сделало ее намерение трудновыполнимым.

— Ты очень добр, — сказала она. — Но, право, ни к чему было так тратиться.

— Ерунда. Не впервой, — отозвался Джем, окинув ее с головы до ног холодным, нагловатым взглядом и насвистывая что-то невнятное. — А ты рано пришла, — продолжал он. — Боялась, что я уеду без тебя?

Мэри забралась в повозку рядом с ним и взяла в руки вожжи.

— Как приятно снова править лошадьми, — сказала она, проигнорировав его замечание. — Мы с матерью раз в неделю ездили в Хелстон по базарным дням. Кажется, все это было так давно. У меня сердце болит, когда я об этом думаю; как мы с мамой смеялись вместе, даже в тяжелые времена. Тебе этого, конечно, не понять. Тебе никогда ни до чего не было дела, кроме себя самого.

Джем скрестил руки на груди и смотрел, как девушка правит.

— Этот конь может пересечь пустошь с завязанными глазами, — заметил он. — Дай же ему волю. Он ни разу в жизни не споткнулся. Вот так-то лучше. На него можно смело положиться. Что ты сказала?

Мэри спокойно держала вожжи и смотрела на дорогу впереди себя.

— Ничего особенного, — ответила она. — Можно сказать, я говорила сама с собой. Значит, ты собираешься продать на ярмарке двух лошадей?

— И извлечь при этом двойную выгоду, Мэри Йеллан, и ты получишь новое платье, если поможешь мне. Нечего улыбаться и пожимать плечами. Терпеть не могу неблагодарность. Да что с тобой сегодня? Румянец исчез, и глаза потухли. Может, живот болит?

— Я не выходила из дому с тех пор, как мы виделись в последний раз, — сказала Мэри. — Оставалась у себя в комнате наедине со своими мыслями. А это невеселая компания. За эти четыре дня я успела состариться.

— Жаль, что ты скверно выглядишь, — продолжал Джем. — Я воображал, как прискачу в Лонстон с хорошенькой девушкой, а парни будут смотреть на нас и подмигивать. Ты сегодня скучная. Не лги мне, Мэри. Я не так слеп, как ты думаешь. Что случилось в трактире «Ямайка»?

— Ничего особенного, — сказала она. — Тетя топчется на кухне, а дядя сидит за столом, обхватив голову руками, и перед ним стоит бутылка бренди. Только я сама переменилась.

— Посетителей больше не было?

— Насколько я знаю, нет. Через двор никто не проходил.

— У тебя губы поджаты и круги под глазами. Ты устала. Я однажды видел женщину, которая выглядела так же, но на то была причина. Ее муж вернулся к ней в Плимут после четырех лет, проведенных в море. Это явно не твой случай. А может, ты обо мне думала?

— Да, я думала о тебе однажды, — ответила Мэри. — Прикидывала, кого повесят раньше — тебя или твоего брата. Насколько я понимаю, разница невелика.

— Если Джосса повесят, он будет сам виноват, — сказал Джем. — Уж если кто и сует сам голову в петлю, так это он. Мой братец изо всех сил спешит навстречу беде. Если она его настигнет — поделом, и тогда никакая бутылка бренди его не понадобится. Он закачается трезвый.

Они ехали молча; Джем играл с кнутом, а Мэри чувствовала рядом его руки. Краешком глаза она взглянула на них и увидела, что пальцы у него длинные и тонкие; в них были та же сила и та же грация, что и в руках его брата. Эти руки привлекали ее; те, другие отталкивали. Впервые Мэри поняла, что отвратительное и привлекательное существуют бок о бок и грань между ними очень тонкая. Мысль была неприятная, и девушка постаралась выбросить ее из головы. А что, если бы рядом с нею сидел Джосс, каким он был десять, двадцать лет назад? Мэри запрятала это сравнение в дальний угол своего сознания, испугавшись возникшей в ее воображении картины. Теперь она знала, почему ненавидит дядю.

Голос Джема ворвался в ее мысли.

— На что это ты смотришь? — спросил он.

Мэри подняла взгляд.

— Я случайно загляделась на твои руки, — коротко сказала она. — Они похожи на руки Джосса. Долго мы еще будем ехать по пустоши? Вон там, вдалеке, разве не вьется большая дорога?

— Мы выедем на нее ниже и сократим путь на две-три мили. Так, значит, ты замечаешь, какие у мужчины руки? Выходит, ты все-таки женщина, а не сорванец с фермы. Может, все же расскажешь, почему ты четыре дня молча просидела в своей комнате, или хочешь, чтобы я сам догадался? Женщины любят таинственность.

— Ничего таинственного тут нет. Во время нашей прошлой встречи ты спросил, знаю ли я, почему моя тетя похожа на ожившее привидение. Это ведь твои слова, правда? Тогда я не знала, ну а теперь знаю, вот и все.

Джем посмотрел на девушку с любопытством, а потом снова стал насвистывать.

— Пьянство — забавная штука, — сказал он через пару минут. — Я однажды напился в Амстердаме, когда ходил в море. Помню, я услышал, как часы на колокольне пробили половину десятого вечера, и я сидел на полу, обнимая хорошенькую рыжую девушку. А дальше сразу было семь часов утра, и я очнулся, лежа в канаве, на спине, без сапог и без штанов. Хотел бы я знать, что я делал все эти десять часов. Я думал, думал, но, ей-богу, так и не вспомнил.

— Тебе очень повезло, — сказала Мэри. — Твой брат не так удачлив. Когда он напивается, к нему, наоборот, возвращается память.

Лошадь замедлила шаг, и Мэри стегнула ее вожжами:

— Когда дядя один, он может говорить сам с собой, — продолжала Мэри, — это вряд ли подействует на стены трактира «Ямайка». Но на сей раз он был не один. Я оказалась там, когда он очнулся от своего оцепенения. И ему снились сны.

— И когда ты услышала один из его снов, то заперлась у себя в спальне на четыре дня, так, что ли? — спросил Джем.

— Так оно и было, — ответила Мэри.

Он вдруг перегнулся через нее и отобрал вожжи.

— Ты не смотришь, куда едешь. Я говорил тебе, что эта лошадь никогда не спотыкается, но это не значит, что ее нужно направлять на гранитную глыбу. Дай-ка лучше мне.

Мэри откинулась назад, предоставив Джему править. И точно, она была невнимательна и заслужила упрек. Лошадь ускорила шаг и пошла рысью.

— Что ты собираешься делать? — спросил Джем.

Мэри пожала плечами.

— Я еще не решила, — сказала она. — Приходится считаться с тетей Пейшенс. С чего это ты решил, что я собираюсь посвятить тебя в свои планы?