– Мы уже поняли это.

– Я могу быть еще чем-то полезен вам, господа?

– Спасибо вам, полковник, – мрачно поблагодарил его Ольбрихт. – Спасибо. Вы один из тех немногих, кто нашел в себе мужество до конца оставаться верным своему слову.

Когда Мюллер попрощался, оба генерала проводили его расчувствованными взглядами. Кто еще из офицеров явился бы сюда, чтобы лично доложить о своей неудаче? Остальные попросту спасаются, запасаясь свидетелями и свидетельствами своей непричастности.

– Святой человек этот полковник, святой… Ему еще очень повезло, что его прямо там, в училище, не арестовали, – проговорил Бек.

– Я тоже проникся уважением к нему, – признался Ольбрихт. – Если бы мы опирались на таких командиров, как он, все сложилось бы по-иному.

Штауффенберг уже ответил молчанием на десятки телефонных звонков. У него не хватало сил и дальше объяснять, лгать, увертываться, призывать. Полковник очень сожалел, что нет возможности включить все телефоны, всю радиосеть, и так, чтобы слышали все эти солдафоны в фельдмаршальских, генеральских и полковничьих погонах – где бы они ни находились и какого мнения ни придерживались, – и заявить: «А мне теперь уже совершенно безразлично, верите вы в гибель фюрера и успех операции “Валькирия” или нет! Я сделал для вас то, чего не сподобился сделать Господь Бог, – пытался уничтожить вашего обезумевшего фюрера, чтобы избавить от него не только Германию, но и весь мир. Я предложил вам восстание и свободу. Но вы трусливо позабивались в свои командно-штабные норы. И свои квартиры. И потому, еще не начав настоящего боя, уже потерпели сокрушительное поражение. Теперь можете спокойно ждать, пока за вами придут с кандалами и секирой».

Как он ненавидел сейчас всех этих трусливых служак, не решающихся, видите ли, нарушить присягу, данную фюреру. Как он презирал всю эту генеральскую шушеру, бездеятельно ожидавшую своего часа, чтобы промаршировать к чинам и креслам, к самой ставке фюрера по трупам истинных храбрецов и патриотов.

– Полковник фон Штауффенберг? – Он так и не смог понять, почему этот, прозвучавший как бы особняком от целой лавины остальных, звонок все же заставил его снять трубку.

– Слушаю вас.

– Вы все еще на посту, полковник Штауффенберг?

– А вы могли в этом усомниться? – настороженно поинтересовался «убийца фюрера», будучи твердо уверенным, что это звонит кто-то из «своих». Даже голос – нагловато-уверенный, слегка приглушенный доверительностью интонаций – показался довольно знакомым.

– Только потому, что привык подвергать сомнениям все. Решительно все. И всех.

– Как и я. Особенно в последнее время.

– Еще бы не разувериться, – прогромыхал яростным басом собеседник графа.

Вместе с его все более крепнущим голосом в трубку врывалась доносившаяся из приемника, завораживающая своей сентиментальной медлительностью, танцевальная, в стиле аргентинского танго, мелодия.

– Позвольте, вы не представились.

– Непростительная оплошность. Даже если учесть, что потревожил старого знакомого. Штурмбаннфюрер Отто Скорцени, с вашего позволения.

На какое-то время Штауффенберг оцепенел.

– Вы решились позвонить? Не опасаетесь?

– Что нагрубите и швырнете трубку? Не боюсь. Тем более, что вскоре нам придется повидаться. Но тогда у нас уже будет иной, официальный разговор. В то время как сейчас есть возможность наслаждаться дружеской беседой. Исключительно дружеской. Один вопрос: почему вы все еще копошитесь в своем «логове заговорщиков», как теперь именуют Бендлерштрассе во всех остальных штабах?

– Потому что выполняю свой долг перед Германией.

– Кто бы мог подумать? – металлическим лязгом проскрежетал насквозь проржавевший бас штурмбаннфюрера. – Чем же тогда занимаемся все мы, не удостоившиеся быть причисленными к сонму ваших единомышленников? Нет, вы говорите, полковник. Чем тогда занимаемся, перед кем выполняем свой долг все мы, тысячи генералов и офицеров? Перед Абиссинией? Перед Берегом Слоновой Кости?

На фоне задумчивой тоскливой мелодии, доносившейся откуда-то из-за океана, из охваченного безмятежностью вечного карнавала страны, смех «первого диверсанта империи» звучал особенно зловеще.

– Ответ вам известен не хуже, чем мне, господин штурмбаннфюрер. Несмотря на то, что вы – эсэсовец.

– «Эсэсовец» – это было сказано для того, чтобы я почувствовал свою ущербность? Ах да, все эсэсовцы, тем более – высокопоставленные, занесены в ваши «ликвидационные списки».

– Так диктует вам логика эсэсовца. Но у нас нет таких списков. И никогда не будет. Ради этого мы и пытаемся избавить страну от гитлеровской тирании, от фашизма.

– Но списков-то почему нет? – совершенно искренне недоумевал Скорцени. – Вы меня удивляете, полковник. Как же вы собирались избавлять Германию от тирании и фашизма, от Отто Скорцени с его фридентальскими коммандос, – прибытия которых я, кстати, ожидаю, томясь разговорами с вами, – не имея конкретного плана действий и «ликвидационных» списков?

– Значит, вы не прибыли сюда только потому, что под вашим командованием нет надежной роты-другой солдат… – ухватился Штауффенберг за эти слова Скорцени, как за разгадку бездействия СД и гестапо.

– Привычка подвела, полковник. Я привык доверять своим фридентальским курсантам. Особенно в такие блаженственнейшие минуты. Но меня действительно интригует: почему, имея столь зубодробительный кулаж путчистов, такой влиятельный круг единомышленников и столько войска, вы не удосужились захватить ни один жизненно важный пункт в Берлине и окрестных городах? Не произвели решительно никаких арестов?

– Это уже допрос?

– Бросьте, полковник, – шутливо остановил его Скорцени. – Какой допрос? Можем же мы поговорить как штабист со штабистом. Особенно если учесть, что любой заговор, где бы он ни возникал, представляет для меня, в силу известных вам причин, сугубо профессиональный интерес.

– Сугубо…

– Неужели вам не явно было, что первыми нужно хватать Скорцени и Геббельса? Или, наоборот, Геббельса и Скорцени, что для меня было бы предпочтительнее. Называть еще фамилии? Или достаточно?

– Достаточно.

Штауффенберг мог вообще не отвечать на этот вопрос. Так он и порывался поступить. Остановило лишь то, что он понял: это действительно не допрос. Допросами Скорцени и его подручные займутся потом. Этого «самого страшного человека Европы» и впрямь интересует, почему они так поступили. Речь идет об интересе профессионала.

– Вы хоть к стенке кого-нибудь поставили?

– Не торопимся, – раздраженно огрызнулся Штауффенберг.

– Не нашлось достойных этой чести? – рассмеялся, что рашпилем по жести провел, Скорцени. – Тогда чего вы теперь ждете? Нет, я серьезно спрашиваю. Чего ждете? На что надеетесь?