Соня вдруг рассмеялась.

– Ты чего? – удивилась Антонина Михайловна.

– Знаете как называется то, чем мы сейчас тут с вамизанимаемся?

Антонина Михайловна смотрела на нее с недоумением.

– Ну что мы с вами в данный момент делаем?

– Киряем!

– Нет, теперь говорят – квасим!

– Да, в этом сраном Арканзасе отстаешь от жизни. Будьздорова, просветительница!

– …Поймите, Виктор Петрович, именины и день рождения –это не одно и то же! – горячилась Тата, стараясь не смотреть втупо-надменное лицо Тушилова.

– А как же называют того, у кого день рождения, таксказать, виновника торжества? Именинник!

– Ничего подобного! Именинник – это тот, у когоименины! Неужели непонятно?

– А как же его все-таки называют, если не именинником?

– Ну, новорожденным, например!

– Какая глупость!

– Можно, как вы уже сказали, виновником торжества, еслиугодно, но не именинником! Именины – это день ангела!

– Хорошо, пусть будет по-вашему, – великодушносогласился Тушилов. – Ну что там у вас еще?

– Вот еще, это уж ни в какие ворота не лезет… У васнаписано: «Они ехали по серпентарию».

– И что вас смущает?

– Вы знаете, что такое серпентарий?

– Я-то знаю! А вот вы, похоже, нет.

– Ну допустим. Это что, такой большой серпентарий, чтопо нему можно ездить на машине?

– Что значит – большой? Вы хотите спросить, широкий илиузкий?

– Нет, я спрашиваю: такой большой, что по нему можноездить на машине? – голосом холодного убийцы повторила Тата.

На самодовольной роже Тушилова отразилось некотороесомнение:

– Что вы хотите сказать?

– Ничего. Я хочу получить ответ на свой вполнеопределенный вопрос.

– Ладно, не нравится серпентарий, назовите это простогорной дорогой!

– Вот именно! Только, дорогой Виктор Петрович, горнаядорога называется серпантин, а не серпентарий. И хотя это однокоренные слова,но…

– Ах ну да, конечно, серпантин, я просто перепутал. Ачто ж такое серпентарий, я что-то позабыл…

– Серпентарий, к вашему сведению, – всего лишьпомещение, где содержат змей для получения у них яда.

– Ух ты, промашечка вышла! А вы уверены?

– Уверена!

– Ну тогда спасибо, Наталия Павловна.

– На здоровье!

– Еще есть вопросы?

– А как же! Вот тут фраза: «Он это хорошо запамятовал».

– И что вам не нравится? Старинное русское выражение.

– Извините, но у вас обратный смысл. Запамятовать – эточто, по-вашему?

– Запомнить, что же еще?

– О боже, – простонала Тата. – Запамятовать –значит, наоборот, забыть!

– Вы уверены?

– Уверена. И вообще, Виктор Петрович, не старайтесьписать красиво. А уж если вас тянет на красивые слова, то справляйтесь хотя быв словаре…

– А вам за что деньги платят?

Эх, если б я могла, как Алиса, дать ему в рожу. Но нельзя жебить авторов, а жалко… Иногда так хочется…

– Мне, Виктор Петрович, платят за редактуру, а не заликбез, – не удержалась она, уверенная, что сейчас начнется крик и шум.

Но, как ни странно, Тушилов вдруг сбавил тон:

– Наталия Павловна, не будем пререкаться. Я вам верю. Изнаете что, правьте сами как хотите! Я надеюсь, что вы мне ничего не испортите.И не советуйтесь со мной, чего зря нервы друг другу трепать.

Что это с ним? Рехнулся, что ли?

– Нет, Виктор Петрович, так не пойдет.

– Почему?

– А какие у меня гарантии, что вы потом не будете комне в претензии? Мне деньги платят за то, чтобы я все-таки согласовывала правкус автором.

– Вы обиделись? Зря.

– Виктор Петрович, на сегодня все! – объявила она,закрывая папку.

– Наталия Павловна, а знаете, вы очень интереснаяженщина.

– Что? – не поверила своим ушам Тата.

– Я даже не прочь за вами поухаживать.

– Извините, Виктор Петрович, но, пожалуй, не стоит.

– Почему? – игриво осведомился Тушилов.

Потому что меня от тебя тошнит, и я тебя через пять минутпросто пришибу, мысленно ответила Тата, а вслух сказала:

– Не имеет смысла.

– Кто знает, кто знает! Просто вы сегодня не внастроении, дорогая моя. Но, как говорится, еще не вечер! Всего наилучшего!Ручку поцеловать не дадите?

– Нет, это в обязанности редактора не входит! Всегодоброго, Виктор Петрович!

– А вы злючка! Но меня это заводит.

И с этими словами он удалился.

Он что, спятил? Или решил сменить тактику: мол, к поклонникуя буду более снисходительна? Бред, зачем ему мое снисхождение?

Тата достала из ящика пудреницу и посмотрелась в зеркальце.Ничего особенного она там не обнаружила. И что это их прорвало? Гущин, Олег,этот тупой кретин Тушилов… Неужто чуют одинокую женщину, как кобели течнуюсучку? Но мне-то ничего и не надо.

– Татка, ты чего задумалась? – спросила Рина,только что пришедшая на работу.

– Рин, скажи, я изменилась?

– В каком смысле?

– Внешне.

– Внешне? Ну похудела немножко. А что?

– Да нет, просто…

– Больше я лично ничего не замечаю. Что, мужики липнутьначали?

– Кажется, да… Представляешь себе, сегодня Тушилов мнетут говорил, какая я интересная.

– Ну надо же! – рассмеялась Рина. – В тебе,наверное, манок появился, ты сама еще себе отчета в этом не отдаешь, а мужикиуже стойку делают.

– Думаешь?

– Вижу! Вот Гущин обмирает… Скоро ты тут такого шорохунаведешь! Ой, умоляю, закадри Кузоватова!

– Фу!

– Ничего не фу, было бы полезно! Может, вышибла бы из неговсякие дурацкие идеи, – мечтательно проговорила Рина.

– А что он опять придумал?

– Пока, слава богу, ничего. Но вообще…

В комнату заглянула Вика:

– Наталия Павловна, Олег Степанович зовет!

– Иду!

…– Наталья, заходи, садись! – приветствовал ее главныйредактор. – Как жизнь?