— Может быть, его что-то отвлекло, — сказала я. — Давай пойдем посмотрим, где он.

Белла взяла меня за руку — боже мой, какое это ощущение! — мы пошли в том направлении, в каком я видела уходящего Тревиса. На парковке стояли бесконечные ряды машин, и я поняла, что не представляю себе, как выглядит его машина. Фургон, назвал ее он. Мы с Беллой дошли до последнего ряда машин.

— Какого цвета папин фургон? — спросила я Беллу.

— Белый. Его зовут Моби Дик.

Белых фургонов на парковке не было. Там был только белый пикап, но это явно не то.

— Наверно, у него было какое-то поручение, — сказала я.

— Кто-нибудь попросил его зайти в магазин.

Белла осмотрела море магазинов вокруг парковки. Тревис мог быть где угодно. Я понятия не имела, что мне делать. Я снова глянула на часы. Его не было уже около часа. Это что-то непонятное, подумала я. Мне казалось, что все это происходит во сне, который постепенно превращается в кошмар. Небо было неестественно синим. Солнечные лучи яркими вспышками освещали тротуар. Машины на парковке слились в разноцветную груду металла. Единственной реальностью оставалась маленькая ручонка, доверчиво лежавшая в моей руке.

Когда несколько дней спустя после пересадки сердца я проснулась — полностью проснулась, — у меня осталось два воспоминания. Первое — это вид с потолка операционной. Я смотрела вниз, на врачей, трудившихся над моей вскрытой, окровавленной грудной клеткой. Я наблюдала за ними спокойно и с любопытством. Мне хотелось сказать им, как хорошо, умиротворенно я себя чувствовую, потому что там, внизу, они казались такими испуганными. Сквозь телеметрические сигналы и свист вентилятора до меня донесся голос отца. Возле своего уха я чувствовала грубую ткань маски, которую ему приходилось надевать, когда он приходил ко мне в палату. «Этого ребенка никогда не было, — шептал он мне, как гипнотизер. — Забудь это все, Робин. Этого не было в твоей жизни».

Когда сестры помогли мне сесть, оба эти воспоминания одновременно исчезли из моей памяти. У меня оставались только жгучая боль в груди, туман в голове и осознание, что моя жизнь изменилась навсегда.

За следующие две недели я узнала, что на тот момент, когда для меня нашли сердце, мне оставалось жить всего несколько дней и что в операционной я действительно умерла, но меня оживили. Оперировавший меня хирург побледнел, когда я рассказала ему, что все видела с потолка, но тогда я уже сомневалась, не выдумала ли я все это.

Начался болезненный, мучительный период реабилитации. Это было странно, потому что мое сердце билось четко и твердо, а дыхание улучшалось с каждым днем. Отец приходил в реабилитационный центр каждый день, чтобы поддержать меня. У меня возникло такое ощущение, что вся моя злость на него осталась в старом сердце. Мое новое сердце было открытым и чистым, готовым принять новые переживания. Новые эмоции.

Однажды, когда я уже пробыла в реабилитационном центре месяца два, ко мне в очередной раз пришел отец. В этом не было ничего необычного, но по его спокойствию и по тому, как сильно он сжал мне локоть, я почувствовала, что что-то произошло. Так оно и было. Когда мы возвращались после прогулки, он обнял меня.

— Я тебе должен кое-что сказать, Робин, — начал он, нежно гладя меня по плечу. — Я не собирался тебе об этом говорить, но социальный работник считает, что ты должна знать. Она сказала, что, если я тебе не сообщу, это сделает она. Поэтому мы обсудим это один раз и больше никогда к этому не вернемся, хорошо?

Я остановилась, внезапно встревожившись.

— О чем ты говоришь? — не поняла я.

Он подтолкнул меня к двери в мою палату, я вошла и повернулась к нему лицом. Он глядел мимо меня, куда-то в окно. Казалось, он избегал встречаться со мной взглядом.

— В чем дело? — спросила я.

— Речь идет о ребенке, — сказал он.

С того времени, как я была беременна, и до моего пробуждения после трансплантации я почти не сознавала ничего происходящего вокруг меня. Я не помнила, как ребенка извлекли из моего тела. Я никогда ее не видела. Я никогда не желала ее видеть.

— С ней все в порядке? — поинтересовалась я.

Отец закрыл дверь и остановился передо мной.

— Насколько мне известно, она здорова, — сказал он. — Но ты… ты позволила им написать имя Тревиса в свидетельстве о рождении. — Он дотронулся до моей руки, как будто прощал меня за этот проступок. — Поэтому им пришлось известить его о предполагаемом усыновлении. О потенциальном усыновлении. Он этому воспротивился. — Отец покачал головой, как будто не мог поверить, что Тревис оказался настолько глуп. — Я старался помешать ему взять на себя ответственность за ребенка. Такая колоссальная, идиотская ошибка! Но он выиграл дело. — Отец пожал плечами. — Та достойная супружеская пара, которой ты хотела отдать девочку, так ее и не получила.

— О нет! — воскликнула я, опускаясь на край постели. Одна причина, по которой я так легко устранила этого ребенка из своей памяти, заключалась в том, что я знала: ей так будет лучше. У нее будут оба родителя, имеющие достаточно денег, чтобы дать ей все. Но ведь Тревис тоже имел на нее право.

— Я обращался в суд, — продолжал отец. — Но он — отец ребенка, у него преимущественные права. Решение было принято в его пользу.

Я ошибалась, думая, что мое новое сердце полностью лишено старых эмоций. При упоминании Тревиса — всего лишь от двух слогов его имени — сердце у меня сжалось от тоски по нему. «У нее будет любовь отца», — подумала я. Может быть, у нее не будет собственного телевизора или дорогого компьютера, но если говорить о любви, то лучше Тревиса для нее никого не может быть.

Я не сказала ни слова. Отец пристально смотрел на меня.

— Ты в порядке? — спросил он. — Социальный работник думает…

— Мне нужно с ним поговорить, — сказала я.

— Нет! — Он энергично тряхнул головой. — Даже и не думай об этом.

— Я не хочу принимать участия в ее воспитании или что-то еще в этом роде. — Это была чистая правда, у меня не было к девочке никакой привязанности. — Я просто хочу сказать ему, что я знаю, что она у него, и не возражаю. — В сущности, я даже была этому рада. Чем больше я об этом думала, тем правильнее мне это казалось.

— Ты не обязана ему ничего говорить, — сказал папа. — Ты ему вообще ничем не обязана.

— Хорошо, — согласилась я. Я решила не вступать с отцом в борьбу. Я напишу Тревису. Отцу и не нужно об этом знать.

— Серьезно, Робин, выброси это из головы.

— Я же сказала, хорошо.

Несколько секунд он помолчал. Я знала, он не верит, что я так легко откажусь от своего намерения.

— Ты так и не смогла понять, что он с тобой сделал. Как бессердечно он с тобой обошелся. Когда ты написала ему, что ему не в чем себя обвинять, это были слова наивной девочки. А я обвиняю его, он…