— Какую же все-таки опасность для вас могут представлять эти самые документы?

— Вы ведь знакомы с сэром Фрэнсисом Бэконом, верно?

Очередной уход от темы разговора, очередная неожиданность для Грэшема. И вновь сэр Генри постарался ни голосом, ни лицом не выдать своего удивления.

— Мы встречались с ним.

— Сэр Фрэнсис и ваш сегодняшний гость, сэр Эдвард Кок, пребывают в состоянии непримиримой борьбы за королевскую благосклонность и за власть над Англией. Судя по всему, вы заключили союз с сэром Эдвардом.

Насколько же обманчивой может быть внешность, подумал Грэшем. Между тем Эндрюс продолжил:

— Сэр Фрэнсис явно не случайно противился моему нынешнему приходу сюда. Очень мягко, разумеется. В отличие от вас он никогда не прибегает к силе. — А вот это уже удар, подумал Грэшем, и весьма ощутимый. — Он полагает, что вам нельзя доверять. Более того, сэр Фрэнсис считает, что наша встреча равносильна самоубийству для нас обоих. Он также сказал мне, что вы уже ответили вашим хозяевам, и это совсем другие хозяева, нежели те, которым служу я. Не хуже и не лучше. Просто другие. Они ведь и впрямь другие, я не ошибся, сэр Генри?

— Как я могу это знать, если мне неизвестно, кто ваши с сэром Фрэнсисом хозяева? — ответил вопросом на вопрос Грэшем.

— Вполне справедливое замечание, — со вздохом согласился Эндрюс. — А теперь позвольте мне представить мою половину истины. Документы, которые вы ищете, — это переписка между монархом и его… другом.

— И вы, епископ англиканской церкви, осуждаете эту дружбу?

Грэшем с удовольствием отметил, что его фраза застала Эндрюса врасплох.

— Все не так однозначно, — не сразу нашелся с ответом епископ.

— Епископам позволена неоднозначная оценка?

— Пожалуй, что нет, — ответил Эндрюс. — Но данное суждение противоречиво. По крайней мере, будучи священнослужителем, ваш покорный слуга, однако, следует не столько учению церкви, сколько морали своего времени.

— Противоречиво? Но воля Божья предельно ясна. Я видел это в глазах всех клириков, с которыми мне доводилось встречаться.

— Возможно, сей клирик знает разницу между существованием в образе Божьего посланника на земле и в образе самого Господа Бога! — резко парировал Эндрюс. — А что касается неодобрения, то я крайне не одобряю похоть. Не одобрять любовь — гораздо труднее.

— А в чем же разница? — удивился Грэшем.

— Похоть удовлетворяет плотские потребности. Любовь удовлетворяет потребности души. Плоть умирает, обращаясь в прах после смерти. Плоть слаба и тленна. Душа живет вечно.

— Поэтому если человек находит утешение для души в отношениях с другим человеком и телесная близость является лишь переходом к слиянию душ, то он свободен от греха?

Ответа не последовало. Неожиданно собеседников словно окутал кокон тишины. Как им удалось отгородиться от царившего вокруг гама, создать свой собственный крохотный мирок, в котором протекало их общение?..

— Я… я… — Пожалуй, впервые в жизни Ланселот Эндрюс не смог подыскать нужные слова.

Вместо него заговорил сэр Генри Грэшем:

— Вы предложили мне секреты. Теперь позвольте мне удивить вас. Позвольте открыть одну тайну. Доверяюсь вам, прекрасно понимая, что вы не можете поклясться в ее неразглашении.

Теперь изумление появилось на лице Эндрюса. Он ожидал от Грэшема чего угодно, только не откровенности. Прозвучавшее в голосе сэра Генри напряжение пугало. Такое напряжение ни в чем не убеждает и ничего не исцеляет. Лишь выжигает на его собеседнике неустранимую отметину.

— Когда-то я любил одного человека. Однажды ночью наша любовь утратила духовный характер и обрела характер физический. Позднее этого молодого человека обвинили в моем грехе. Я был вожаком. Я был зачинщиком. Я был хозяином. И при этом представил себя жертвой. А его… казнили. Как я рыдал, как пытался возложить вину на себя! И когда…

От волнения Грэшем умолк, не в силах говорить дальше.

— И когда накануне казни творили с ним самые немыслимые вещи…

Неужели это правда? Неужели в глазах сэра Генри Грэшема действительно сверкнули слезы? В глазах человека, который слыл олицетворением темной силы, перед которой никому не устоять?

— Он проклял меня за те страдания, которые я навлек на его бедное тело и на его несчастную душу. Он умер, преисполненный ненависти ко мне. Скажите, епископ Ланселот Эндрюс, может ли англиканская церковь даровать прощение такому человеку, как я?

— Нет, — ответил Эндрюс. — Ни о каком прощении не может быть и речи. Во всяком случае, со стороны церкви. Но со стороны простого смертного вроде меня прощение возможно. И если вы готовы поверить, то можете рассчитывать на мое понимание. Хочу добавить еще кое-что. Крики умирающего человека — это муки, терзающие его, а не слова истины. Не думаю, что Иисус в предсмертных муках верил в то, что Бог Отец оставил его. И все же вы хотите услышать мое мнение на этот счет… Если вы помните последние предсмертные минуты вашего друга, то вы помните его таким, каким желали сделать его враги. Лучше помните его другим, таким, каким вы его любили. Он тоже будет помнить вас там, где его душа нашла последнее успокоение.

Увы, для Грэшема не было средства, способного очистить душу, не было волшебного снадобья, способного излечить незаживающую сердечную рану. Свою горечь он обрушил на епископа, подобно клинку, одержимый желанием низвергнуть его на грешную землю, проверить, насколько искренно излучаемое им спокойствие. Одновременно впервые за двадцать лет вслух было произнесено нечто такое, что растрогало Грэшема до глубины души. Впервые за много лет он испытал нечто близкое к душевному спокойствию.

— Теперь вам известна моя тайна, — произнес сэр Генри, возвращаясь в свое обычное расположение духа. — Вы все еще желаете поделиться со мной вашими секретами?

— Я бы с радостью это сделал, — ответил Эндрюс, на лице которого по-прежнему играла кроткая улыбка сострадания, — однако по-прежнему связан обещанием хранить тайну. Могу поведать лишь половину истины…

— Думаю, в этом может оказаться куда больше смысла, чем в тех разговорах, что идут вокруг нас. — Грэшем еле заметным кивком указал на сидящего напротив человека. Тот, заливаясь смехом, рассказывал о каком-то студенте, выливавшем ночной горшок на голову одного и того же слуги.

— Если вы найдете эти письма, то окажетесь перед выбором, — проговорил Эндрюс. — Вы можете передать их сэру Эдварду, который воспользуется ими, чтобы упрочить свое положение при дворе. Вы можете передать их сэру Фрэнсису, который поступит точно так же. Не исключено, что вы вернете их сэру Томасу Овербери, хотя существует вероятность, что он снова их потеряет. Вам также ничто не мешает попытаться самому воспользоваться ими ради собственных выгод. Но вы можете передать их мне.

— Вам, ваше преосвященство? Но вы же только что сами признались, что равнодушны к политике!