Вечер шел своим чередом, а Джефф все глубже погружался в уныние. Кеннард и Раннирл пытались втянуть его в беседу, но безуспешно. В конце концов, предположив, что он, наверно, еще толком не пришел в себя, они оставили Кервина в покое. Элори с Корусом развлекались игрой, похожей на кости, только вместо кубиков бросались резные кристаллические призмочки; Месир штопала. Это был бы идеальный семейный вечер, если бы только Кервина каждый раз не пронзала острая боль, когда он видел Таниквель, склонившую голову на плечо к Остеру. Раннирл изучал какие-то карты; Кеннард клевал носом. Наверно, добрый десяток раз Кервин говорил себе, что это чистой воды идиотизм, что давно пора встать и уйти; но в душе у него продолжала бушевать буря негодования. И с чего бы это?

Когда Остер поднялся с места наполнить бокалы, Кервин тут же вскочил на ноги, пересек гостиную и схватил Таниквель за руку; Кеннард настороженно вскинул голову.

— Пойдем со мной, — нервно прошептал Кервин.

Таниквель подняла голову — в глазах ее читалось неприятное удивление — и быстрым взглядом обвела комнату. Похоже, ей не хотелось устраивать сцену.

— Давай выйдем на террасу, — предложила она.

Солнце давно уже скатилось за горизонт; туман на глазах превращался в мелкую морось.

— Как хорошо, — произнесла Таниквель, прижимая ладони к щекам. — Как прохладно… Джефф, что с тобой такое? Почему ты так смотришь на меня весь вечер?

— А ты не понимаешь! — обрушился на нее Кервин. — Можно подумать, у тебя совсем нет сердца!

— Ты что, ревнуешь? — Таниквель непонимающе мотнула головой. Джефф привлек ее к себе; она со вздохом улыбнулась и раскрыла губы для поцелуя.

— Я уж давно мог бы догадаться, что ты просто издеваешься надо мной, — хрипло проговорил Кервин, стиснув ее плечи. — Но это было выше моих сил — смотреть, как вы с Остером, прямо у меня на глазах… — Он испустил долгий вздох, в котором смешивались досада и облегчение. Но Таниквель сердито отстранилась; личико ее стало очень серьезным.

— Джефф, я нужна Остеру — как ты этого не понимаешь? У тебя что, совсем нет чувств? Сегодня твой триумф — и его поражение. Неужели ты ничего не видишь?

— Хочешь сказать, что теперь ты против меня?

— Почему я должна быть против тебя? Я хочу лишь сказать, что сейчас нужна Остеру. Больше, чем тебе. — Она приподнялась на цыпочки, намереваясь в утешение поцеловать Кервина, но тот грубо отстранил ее. Кажется, до него начинало доходить.

— Я не ослышался, Таниквель?

— Да что с тобой случилось, в конце концов? Весь вечер мне до тебя никак не достучаться!

— Я… — выдавил он неповинующимися губами. — Я же люблю тебя. Я думал…

— Ну конечно, я тоже люблю тебя, — нетерпеливо произнесла она. — Джефф, по-моему, ты просто переутомился, иначе бы так не говорил. Какое тебе, в конце концов, до этого дело — что сегодня я нужнее Остеру?

У него пересохло в горле.

— Ах ты, маленькая сука!

Таниквель отшатнулась, словно от удара. В тусклом свете из окон гостиной лицо ее показалось мертвенно-белым.

— А ты — грубый эгоист, — огрызнулась она. — Правильно Элори называла тебя варваром! Вы… вы, земляне, считаете женщин собственностью! Да, я люблю тебя, но когда ты не такой бесчувственный чурбан!

— Такую любовь, — болезненно скривил губы Кервин, — можно купить и в портовых барах.

Ладонь Таниквель взметнулась и звонко, жаляще хлестнула Кервина по щеке.

— Ты… ты… — глаза ее пылали, казалось, от негодования она лишилась дара речи. — Я никому не принадлежу, только себе, понятно? Остер был прав, с самого начала прав! — Брезгливо отдернувшись, она устремилась прочь, и в ушах у Кервина быстрой дробью застучали ее шаги, пока она не скрылась в Башне, окончательно и бесповоротно.

Дождь, задуваемый ветром под карниз, начинал превращаться в снег. Джефф смахнул снежинки с пылающей щеки. Что он наделал? Тупой болью заныло желание спрятаться ото всех — и побыстрее. Кервин устремился по коридору, потом вверх по лестнице, к своей комнате. Но, не добежав до двери, услышал за спиной знакомый нетвердый шаг Кеннарда.

— Что случилось, Джефф?

Когда-то, а сейчас Кервину совершенно не хотелось оказаться под прищуром этих добрых, понимающих глаз.

— Переутомился, — пробормотал он. — Просто надо выспаться.

Кеннард нагнал его и встал перед дверью.

— Джефф, если ты думаешь, что тебе удастся скрыть от нас…

— Проклятье! — вырвалось у Джеффа, и голос его дрогнул. — В этом чертовом месте совсем никакой личной жизни нет, что ли?

— Всемогущий Зандру! — со вздохом пробормотал Кеннард и весь как-то обмяк. — Послушай, Джефф, я все понимаю: вы, земляне… Ну как мне тебе объяснить? Таниквель…

— Бросьте, — отрывисто произнес Кервин. — Это касается только меня и Таниквель, и никого больше.

— Ничего подобного, — возразил Кеннард. — В первую очередь, это касается тебя и Остера. Послушай, помнишь, что я тебе говорил в самый первый день? Что бы ни происходило в Башне — это касается всех без исключения. Таниквель — эмпат. Неужели ты не понимаешь, что это значит? Неужели ты не понимаешь, что она чувствует, когда улавливает… подобную жажду? Она ведь женщина. А как может женщина, почувствовав такое, остаться безучастной? Не утолить жажды? Черт побери, — заключил он, — если б только вы с Остером понимали друг друга, если б между вами установилась эмпатия — ты бы тоже это ощутил. И понял, в чем дело.

Сам того не желая, Кервин, кажется, начинал улавливать суть. В обществе телепатов, не способных ничего друг от друга скрывать, в такой тесно спаянной группе, как Башенный Круг, эмоции, страсти, желания влияют не только на тех, кто их испытывает, но и на всех остальных.

Ощутив его одиночество и растерянность, Таниквель проявила понимание, отдала ему свою любовь. Теперь, когда Кервин чувствовал себя победителем, а Остер — разгромленным в пух и прах, она эмпатически реагировала на боль Остера, на его одиночество…

Нет, это выше человеческих сил! Таниквель… Таниквель, которую он любил. Таниквель, которая дала ему так много — и в объятиях человека, которого он ненавидит!

На лице у Кеннарда читалась жалость.

— Должно быть, для тебя все это очень тяжело. Но ты слишком долго прожил среди землян. Ты впитал их неврозы. Ведь на Даркоувере сам институт брака появился не так давно; а моногамия — вообще совсем недавно. Да и то не прижилась толком. Джефф, я тебя ни в чем не обвиняю. Ты никак не можешь изменить свою натуру, точно так же, как мы — свою. Просто… мне бы не хотелось, чтобы ты чувствовал себя таким несчастным. — Он устало зашаркал по коридору, и Джефф на мгновение уловил отблеск его эмоций, воспоминаний… Кеннард, женатый на земной женщине, прекрасно понимал боль человека, разрывающегося между двумя мирами: двое сыновей, подвергнутых остракизму, и все потому же…