Раннирл покосился на Кеннарда, потом на Элори.

— Нам хватит шести недель, — заявил он.

— Только при одном условии, — горячо вмешался Остер. — Если мы выполняем свои обязательства, вы даете слово прекратить все дела с землянами!

— Так будет честно, — поддержала его Элори. — Если мы докажем, что в силах сделать для блага Даркоувера не меньше, чем эти ваши земные специалисты, вы станете подчиняться Совету? Все, чего мы хотим — это чтобы Даркоувер был Даркоувером, а не увеличенной копией Торгового города. Если мы дадим вам то, что вы просите, вы должны пообещать подчиняться Совету комъинов во всем, что касается применения технологии — чтобы Даркоувер не стал третьеразрядной имитацией заурядного имперского мира!

— Пожалуй, так действительно будет честно, госпожа моя, — согласился Валдрин; затем в его голосе снова появились жесткие нотки: — Но надо быть честными до конца — пусть договоренность будет обоюдной: если у вас ничего не получится, Совет комъинов снимает все возражения и позволяет нам вести дела с землянами так, как мы сочтем нужным.

Церемония прощания с делегацией оказалась долгой и обставленной множеством премудростей протокола. Половину речей Кервин пропускал мимо ушей, понимая, что ему — «варвару Элори» — простительны мелкие оплошности в ритуале.

Значит, успех или неуспех Арилиннского Башенного Круга влечет за собой поистине грандиозные последствия. И подумать только, успех или неуспех зависит, в свою очередь, от него, Джеффа Кервина, наполовину землянина, совсем еще новичка в этом деле! От безмерности возложенной на него ответственности Кервин ощущал парализующую слабость во всем теле. Незамеченным он выскользнул из зала — мимо застывших у входа стражников, через задние дворы, к мерцающему барьеру Вуали.

Слишком тяжел был этот груз для его нетренированных плеч. «Я думал, у меня будет больше времени выучиться…» Он чувствовал себя совсем еще зеленым новичком, совершенно неопытным, и при одном воспоминании о первом мучительном раппорте его начинало трясти от страха.

Он влетел к себе в комнату и в немом отчаянии рухнул на кровать. Это нечестно — требовать от него так много; и так скоро! Это было выше сил Кервина — чувствовать, что судьба всего Даркоувера зависит от его толком не развитого ларана!

Казалось, пропитывающий комнату призрачный запах усилился и проник до самых далеких уголков памяти, высветив целую гамму давно забытых ощущений.

«Клейндори. Моя мать, преступившая обеты ради землянина — я что, искупаю ее вину? — бился в мозгу мучительный вопрос. — Но это не было предательством!»

Расплывчатая тень, смутное воспоминание замаячило на самой периферии сознания; на мгновение Кервину показалось, что он знает …

Тень исчезла, оставив после себя головокружение и немоту.

Бесшумно — ни слова, ни звука — рядом с ним по явилась Таниквель; между ними замельтешила паутина раппорта, и девушка подняла к Кервину сразу же осунувшееся личико.

— Джефф, все совсем не так, — наконец прошептала она. — Мы верим в тебя. Если у тебя… у нас ничего не получится… не ты один будешь виноват. Ну как ты не понимаешь… — Голос ее оборвался; неожиданно она приникла к Кервину, обвила его руками. Джеффа затрясло, и он что есть сил сдавил девушку в объятиях. Губы их встретились, и Кервин понял, что именно этого он хотел с той дождливой ночи, когда впервые ее увидел, с той задымленной гостиничной комнаты. Женщина его народа, первой принявшая его в число своих.

— Ну как ты не можешь понять, Джефф, — мы же все любим тебя! Поверь — если у нас ничего не получится, это не ты один будешь виноват, это мы все окажемся виноваты. Но у тебя получится, Джефф, обязательно получится…

Руки ее сплелись вокруг Кервина в надежный спасательный круг, и он ощутил прилив любви и желания, какого не испытывал еще никогда.

Это уже не легкая победа, не девица из портового бара, дающая возможность на мгновение расслабиться, но оставляющая сердечную жажду неутоленной. От этой ночи не останется осадка едва удовлетворенной похоти, катастрофического чувства одиночества, ощущения женской пустоты, столь же глубокой, как собственное разочарование.

Таниквель, Таниквель… ведь первое же мгновение того, первого раппорта заключало в себе близость более интимную, чем любая физическая. Как так получилось, что он и не догадывался? Он зажмурил глаза, чтобы полнее вкусить эту близость, соприкосновение более интимное, чем касание одних только губ или рук…

— Я почувствовала твое одиночество… и голод, — прошептала Таниквель. — Но я… боялась разделить их — до сегодняшнего вечера. Джефф, Джефф… я взяла на себя твою боль — дай мне разделить с тобой и это тоже.

— Но теперь я больше не боюсь, — хрипло произнес Кервин. — Я боялся только потому, что мне было одиноко.

— А теперь, — прочитала она его мысли, настолько самозабвенно погружаясь в объятия Джеффа, что тому показалось, будто раньше он совсем не знал женщин, — теперь ты никогда больше не будешь одинок.

Если поначалу Кервину и представлялось, будто всепланетный геологический обзор сведется к молниеносной, эффектной демонстрации какой-нибудь нехитрой телепатической магии, он очень быстро обнаружил, что ошибался. Настоящая работа в раппорте, сказал ему Кеннард, начнется позже; пока же все сводилось к весьма трудоемким подготовительным изысканиям, и никто, кроме самих же комъинов, на это способен не был. Как выяснилось, практически невозможно сфокусировать телепатический раппорт на объекте или веществе, если объект этот или вещество предварительно не находились в контакте с телепатом, который собирается раппорт фокусировать. Джеффу представлялось, что сбор материалов и тому подобное лягут на плечи слуг; вместо этого ему как наименее квалифицированному телепату поручили основную массу подготовительных работ. По опыту службы офицером связи, Джефф был немного знаком с металлургией; на пару с Корусом они отыскивали образцы различных металлов и в лаборатории — которая очень походила на то, как, по мнению земных историков, должен был выглядеть кабинет алхимика — переплавляли их и примитивными, но на удивление эффективными способами освобождали от примесей. Кервин терялся в догадках, зачем комъинам эти крошечные образцы железа, олова, меди, цинка, свинца и сурьмы.

Работая с Корусом, Элори и Раннирлом, Кервин ощущал, как растет его телепатическая чувствительность. Теперь он мог без малейшего напряжения удерживать в стационарном состоянии любую кристаллическую структуру, а также начинал улавливать состояние веществ. Как-то раз он обнаружил, что чувствует, как окисляется железо в начинающей ржаветь дверной петле, извлек свою матрицу и — впервые без посторонней помощи, что есть силы сосредоточившись — пустил процесс вспять.

Когда он находился среди экранов, его продолжали мучить чудовищные головные боли; каждый расход пси-энергии оставлял его выжатым, как лимон, страшно голодным; вдобавок ему смертельно хотелось спать. Теперь он понимал, откуда у Элори такой непомерный аппетит, прежде казавшийся ему просто несколько затянувшимся детским пристрастием к сладкому; раньше его поражало, как может столь хрупкая девушка поглощать такие чудовищные количества пищи — теперь он прекрасно понимал, как, потому что и сам все время хотел есть. Казалось после каждого сеанса работы с экранами вся энергия покидает тело, а все существо отзывается ненасытным голодом. Иногда — по завершении работы, или если Элори прерывала сеанс, не в силах выдержать напряжение — Кервину предоставлялась возможность отдохнуть; а когда у Таниквель высвобождалось для него несколько свободных минут, выяснялось, что единственное его желание — лечь и не шевелиться.