Манен, можно сказать, подогнал цитаты классиков под свою теорию. Но сама постановка вопроса о роли и значении жребия в Афинах более чем обоснованна.

Регулярно сотни должностей распределялись жребием. Участвовали в жеребьевках самовыдвиженцы. При этом кандидатов, которым выпал жребий, подвергали δοκιμασία (докимасии) – проверке гражданской состоятельности и политической благонадежности. И по ее итогам могли не допустить к должностям, если выяснялось, что они не чтят государственный культ, не исполняют воинский долг, не платят налоги, ведут безнравственный образ жизни и т. п. Любой гражданин мог выдвинуть обвинение против кандидата. И каждому жребий-ному магистрату по окончании срока полномочий полагалось отчитаться о своей деятельности. Благодаря такому двойному контролю, по-видимому, предполагалось обеспечивать самоотбор кандидатов. Добавим сюда право граждан выдвигать обвинения и против действующих магистратов, инициировать их временное отстранение до судебного решения об оправдании или отрешении от должности, а также запреты занимать жребийные должности более двух раз подряд, а некоторых (булевтов) – даже более двух раз в жизни.

Генеалогия Афинской жребийно-демократической системы, по Манену, выглядит следующим образом. На определенном этапе своего политико-культурного развития афиняне пришли к идеям политического равноправия, в первую очередь исегории, а также регулярной ротации магистратов. Эти идеи овладели элитой и «народом» и в конечном итоге стали конституционными принципами. Из них следовал приоритет жребия над выборами. Почему? во-первых, коль многие люди в то или иное время получат должности, то порядок их получения можно сделать случайным. Во-вторых, жребий предпочтительнее выборов по причине относительно небольшого количества граждан по сравнению с числом занимаемых должностей. В-третьих, выборы приводили бы к власти исключительно популярных и успешных людей, которые затем могли бы успешно переизбираться. Чтобы обеспечить ротацию, пришлось бы вводить запрет на переизбрание, а это ограничение свободы электората – мера не то чтобы неприемлемая, но нежелательная. Зато логике жребия требование ротации не противоречит. В-четвертых, выборы привели бы к профессионализации политики, то есть отлучению от нее или вытеснению на ее периферию непрофессионалов, каковых абсолютное большинство. А вот это уже было точно неприемлемо с точки зрения как принципа ротации, как и принципа исегории. Манен также полагает, что институт жребия сочетался с древнегреческим пониманием равенства как «равной вероятности получения чего-либо».[245]

Здесь особо возразить нечего. Следует только акцентировать внимание на том, что наиболее значительные должности остались выборными. Так, десять стратегов – главных военачальников, зачастую выполнявших функции высших должностных лиц государства, выбирались экклесией сроком на год. При этом переизбираться на эту должность разрешалось сколько угодно. Фокион избирался стратегом 45 раз!

Проанализировав компетенцию и порядок взаимодействия экклесии и органов, комплектовавшихся посредством жребия, – буле и гелиеи, Манен сделал вывод: «[…] собранию народа вся власть не принадлежала. Существенные полномочия (порой превосходящие полномочия народного собрания) принадлежали другим, меньшего масштаба органам, члены которых назначались преимущественно по жребию»[246]. Здесь необходимо внести некоторые важные уточнения. В середине – конце V в. До н. э. экклесия имела все высшие законодательные, исполнительные и судебные полномочия. Буле, гелиея и пр. формально «дополняли» ее, но фактически забирали на себя часть высшей власти. А вот уже в первой половине IV в. До н. э., после поражения в Пелопонесской войне и внутриполитического кризиса, афиняне ради стабилизации правления перешли уже к формальному разделению высшей власти между экклесией, номофетами (отбиравшимися по жребию из числа гелиастов законодателями, принимавшими законы, не требовавшие ратификации экклесии) и гелиеей[247]. Впрочем, формальное первенство экклесии осталось неоспоримым (пусть даже приходилось платить гражданам, чтобы они на нее являлись).

Но вернемся к жребию. Согласно Манену жребийные магистраты – не «народные представители»[248]. (ответа на вопрос, кто они, им не предложено.) их же не избирали. Да, но им разрешали занимать посты. Или не разрешали. И могли спросить отчета и отрешить. Почему же это нельзя счесть формальным представительством? волеизъявление, в данном случае формальное делегирование власти, не обязательно означает активные действия, то есть выдвижение кандидатов, голосование, подсчет голосов и пр. Согласие с процедурой жребия и ее результатом – тоже, если угодно, волеизъявление, тоже делегирование. А если еще есть возможность отвода кандидата, которому выпал жребий, то это уже не просто жребий. Не случайно же Монтескье усмотрел у афинян «нечто среднее между избранием и жребием».[249]

Манен прав в том, что жеребьевка «воплощала ряд первостепенных демократических ценностей: она прекрасно сочеталась с требованием ротации должностей, отражала глубокое недоверие демократов к политическому профессионализму, а главное – производила эффект, подобный главному принципу демократии, […] дающему равные права на выступление в народном собрании. Последний предоставлял любому желающему равное место во власти, отправляемой собранием народа. Жребий же гарантировал каждому, кто претендовал на должность, равную вероятность доступа к полномочиям»[250]. Нельзя не согласиться и с тем, что жребийные органы играли не меньшую, а то и большую роль, чем экклесия. Но если принимать саму доктрину представительства, неприемлем маненовский взгляд на жребий как на «непредставительный» институт[251]. Отобранных жребием нужно непременно считать формальными представителями «народа», а жребий – представительным институтом.