Жребий обеспечивает значительно более широкое и эгалитарное представительство, чем выборы. афиняне стремились к эгалитаризму и потому активно применяли жеребьевки. Однако Манен, по сути, утверждает, что использование жребия делало Афинскую демократию демократией. На самом деле, демократия означала в первую очередь вовлечение всех граждан, а точнее, большинства граждан, а еще точнее – тех, кто желает (а заодно и тех, кто не желает, – вспомним сгоны на экклесию), в правление. Афинскую демократию, по такой логике, следует определять как «сумму» широких формальных полномочий» бесцензовой», всеобщей экклесии, исегории, жребия, свободных регулярных выборов и пр. Допустимо сопоставлять «вес» каждого «слагаемого», но не более.

Если логически развивать теорию Манена, то, кстати, следует упрекнуть афинян в недостаточной или недостаточно последовательной демократичности – выборы же они сохранили. И на этих выборах очень часто побеждали аристократы, благодаря выборам аристократия легитимировалась и обновлялась.

Все, однако, сказанное относится к вопросам правления, а не режима, формальной организации власти, а не фактической. Столь пространное объяснение понадобилось, чтобы помочь избежать неправильных интерпретаций.

Афины V—IV вв. До н. э. – специфическая античная республика, «народная» республика, «жребийно-представительная» республика, «народно-жребийное» государство.

Теперь обратимся к режиму. Почему Афинский режим надо именовать демократическим?

Я в принципе отрицаю идеи «народовластия» и «народного представительства» (см. Главу I). Ни выборные должностные лица, ни отобранные путем жеребьевки не получали власть от «народа», который, как уже говорилось, ее иметь в принципе не мог. «Народ» лишь признавал власть над собой, соглашался с нею, голосуя за Фокиона 45 раз или позволяя сотням сограждан участвовать в ежегодных жеребьевках, а затем допуская их к должностям. Или же не признавал и не соглашался. Власть экклесии (на которую граждан приходилось то сгонять, то завлекать денежным вознаграждением) была фиктивной. Ею управляли политические партии и лидеры, другой вопрос – насколько эффективно у них это получалось.

Демократизация Афин в V в. До н. э. Стала результатом партийной борьбы. В городе не было единой высшей и тем более персонализированной властной инстанции. Более того, со времен свержения тирании Гиппия в 510 г. До н. э. Афинская элита пришла к некоему консенсусу относительно непримлемости концентрации высшей власти в чьих-либо руках. Это весьма стимулировало ту самую партийную борьбу, в которой все так или иначе старались заигрывать с «народом», прибегая к популизму и благотворительности (и прямому подкупу). Логично, что стратегически побеждали «демократические» партии, которые последовательно делали ставку на низшие слои, выступали за полное уравнивание граждан, расширение доступа к политике и самой власти, введение оплаты труда гелиастов и других жребийных магистратов, раздачу беднякам пособий за счет казны и пр. Кстати, подавляющее большинство лидеров «демократов» принадлежало к древним знатным родам.

Разумеется, это не отменяет и более объективного фактора. К V в. Социально-политическое, культурно-политическое развитие Афинского государства достигло уровня, на котором было востребовано определенное расширение доступа к политике – ради более полного раскрытия потенциала гражданского коллектива и стабилизации политической ситуации.

Но окажись элита более консолидированной и более ответственной, наверняка получилось бы выработать некий оптимальный подход, то есть скорректировать имущественный ценз (а не отказываться от него), пересмотреть баланс между экклесией, буле, гелиеей и ареопагом (а не «оскоплять» последний) и т. д. А так «демократы», отвоевывая позиции у соперников («консерваторов») и закрепляя за собой отвоеванное, до крайнего предела увеличили формальную власть «народа»[252]. Отцы Афинской демократии, включая знаменитого стратега Перикла[253], были не идейными демократами и романтическими «народолюбцами»[254], а умелыми и смелыми манипуляторами, готовыми идти до конца[255]. Но, похоже, они старались лишний раз не думать, чем все это в конце концов может кончиться для государства и для них самих.[256]

Вопрос контроля над демократизированной «народной» стихией с самого начала стоял крайне остро. Она, конечно, поддавалась воле лидеров. Но последние постоянно соперничали и враждовали. И апеллируя к «народу», борясь друг с другом его именем, они подчас взаимоуничтожали себя. Более того, по мере вырождения старой знати (из-за близкородственных браков и т. п.) стали выделяться лидеры полузнатного происхождения (Клеон и пр.), еще более безответственные, чем «демократические аристократы». В результате государство не раз проваливалось в охлократию (от греч. Оχλος – толпа), становилось заложником безумной толпы (причем во время войны!), которая, по словам Плутарха, «того, кто ей потакает, влечет к гибели вместе с собой, а того, кто не хочет ей угождать, обрекает на гибель еще раньше».[257]