Если совесть зависит от того, как устроен мозг, бывает ли так, что он организован как-то нетипично и в результате нам либо плевать на остальных, либо, наоборот, мы все принимаем слишком близко к сердцу? Об этом мы поговорим в следующей главе.

Через десять лет после выхода в свет моей книги «Нейрофилософия»[164] мне позвонил из Онтарио человек, который находился в полном смятении и искал ответы на терзающие его вопросы. Главным поводом для беспокойства был его приемный сын, принятый в большую семью в раннем детстве и ставший в ней четвертым ребенком. Остальные братья и сестры окружили его теплом и заботой. К усыновлению супругов побудило общее желание подарить обездоленному ребенку семью и дом, где его будут любить и предоставят те же возможности учиться, заниматься спортом, искусством и т. д. — все, что они давали родным детям. Мальчика растили как своего, он был всецело принят и обласкан. Однако в возрасте около четырех лет у него обнаружилась склонность мучить живших в доме животных — кошек и собаку, а кроме того, он часто обижал братьев и сестер. Он изводил и соседских детей, нередко очень изобретательно, то есть явно продумывая свои действия и готовясь заранее.

Родители пытались воздействовать и лаской, и наказаниями — отправляли «посидеть и подумать над своим поведением», лишали сладкого и развлечений, но, как ни бились, сын вел себя все хуже, и это пугало их все больше. Когда мальчик пошел в детский сад, театр военных действий распространился за пределы дома и семьи. Ребенок выдумывал все новые и новые способы напакостить товарищам. Когда ему исполнилось одиннадцать, измученные родители, исчерпав все советы и побывав во всех консультациях, согласились отдать его в известную и хорошо себя зарекомендовавшую школу-интернат, надеясь вопреки всему, что перемена обстановки изменит его к лучшему (в том числе и для окружающих). Сотрудников новой школы полностью ввели в курс дела, и учителя предполагали, что особая атмосфера этого учебного заведения и общая нацеленность на воспитание ответственности, отзывчивости, доброты повлияют на мальчика и отвратят от привычки причинять боль и страдания окружающим. Не получилось. В школе он без конца врал, воровал и вредил остальным.

Последней каплей стало письмо. Без всяких на то видимых оснований парень написал письмо родителям одного из соучеников. Не друга, не врага, просто одного из учащихся. В письме он излагал вымышленную историю о том, что этот мальчик четырьмя днями ранее сбежал в лес и не вернулся — возможно, умер, но школа пытается все это замять. Письмо он подписал и опустил в школьный почтовый ящик.

За этот жуткий поступок (про который он говорил потом: «ну подумаешь, пошутил») его исключили из школы. Вот тогда-то его отец и позвонил мне. Не ради совета — этот путь ими уже давно был пройден. Горы советов и рекомендаций психологов, психиатров, учителей и проповедников ничего им не дали.

Человек из Онтарио хотел знать вот что: может быть, в мозге мальчика чего-то не хватает? Может, он таким родился? Может быть, нейробиология прольет свет на это загадочное явление?

Незадолго до этого звонка я как раз прочитала «Лишенные совести», классический труд Роберта Хаэра о психопатах[165]. Книга дала мне некоторые представления о научных достижениях в этой области, но специалистом я, разумеется, не была. Кроме того, я и по собственному опыту взросления знала, насколько неадекватным в социальном отношении может оказаться ребенок, какой бы любовью и заботой ни окружали его в семье и за пределами. Но не могла же я на этом и распрощаться с несчастным отцом. Остро сознавая свое вопиющее невежество, я осторожно предположила, что да, мальчик вполне мог родиться с атипичными социальными наклонностями. Если эти особенности сохранятся и во взрослом возрасте, у него, скорее всего, диагностируют психопатию. Я рекомендовала моему собеседнику книгу Хаэра. Как и следовало ожидать, мое мнение о происходящем с мальчиком не стало для отца неожиданностью. Судя по нечувствительности парня ко всем формам одобрения и неодобрения даже в раннем детстве, он с самого начала был лишен чувства сожаления, вины или стыда.

Однако нейробиология в те годы еще не достигла уровня, позволявшего мне хоть что-то сказать о разнице между мозгом психопата и человека более типичного в социальном отношении. А теперь? Может ли нейробиолог сейчас сказать больше? Ненамного. Какие-то подвижки есть, но не такие значительные, как мы надеялись. Хотя ученые предполагали, что технологии нейровизуализации помогут выявить значимую разницу между обычным мозгом и мозгом психопата, полученные данные пока больше интригуют, чем дают окончательные ответы. Однако на роль главных «подозреваемых» явно метят структуры в лобных долях и их нейронные связи с системой вознаграждения и областями, отвечающими за мотивацию и чувства.

Самые успешные томографические исследования психопатов действительно выявляют пониженную активность в разных областях — какие-то во фронтальной коре, какие-то в системе вознаграждения, какие-то и вовсе в самых невероятных участках. В отличие от тех, у кого фронтальная область мозга оказалась поврежденной в результате травмы головы, на томограммах психопатов не наблюдается никаких видимых изъянов или каверн. Кроме того, пониженная активность в лобных долях отмечалась не только у обладателей официального психиатрического диагноза, но и у абсолютно нормальных людей. Разнообразие индивидуальных отличий означает, что для получения надежных результатов необходима очень большая выборка.

Прежде чем продолжить, давайте уточним, что мы понимаем под психопатией. Поведенческие критерии для постановки такого диагноза представляют собой сложный комплекс, включающий не только антисоциальные наклонности и поведенческие проблемы, но, если точнее, отсутствие чувства вины или угрызений совести, значимых связей с окружающими и сострадания или эмпатии даже по отношению к тем близким, которые души в нем не чают.