Эта Сьюзен чувствовала, что ее насильно «вырвали из европейской земли и пересадили на американскую». Она не испытывала доверия к иудаизму поколения своих дедушек и бабушек, а также доверия к фрейдистским принципам своего отца. Она была точно таким же человеком перекати-поле, как и ее муж Якоб Таубес, который звал ее Сьюзен Амина – «Сьюзен Душа». Неприятие этой парой общепринятых принципов и условностей не было, как для выросшей в семье из среднего класса Зонтаг, их собственным выбором, продиктованным эстетическими принципами. Это выбор был необходимостью, судьбой, обусловленной историческим развитием. Они заключили брак на условиях, не ограничивающих сексуальные порывы каждого из партнеров:

«Если ей не нравилось то, что делает Эрза (Якоб), то не по причине личных предпочтений. Она отказывалась судить его на основе принципов современного общества. Она не стремилась к буржуазному браку, и если вдруг в ее голове и появлялось подозрение в том, что она связана узами буржуазного брака, то поведение Якоба тут же демонстрировало, что это на самом деле не так»[373].

Свободные сексуальные отношения Таубесов имели катастрофические последствия для многих, имевших к ним отношение. Однако неортодоксальный подход к сексу дал Сьюзен Таубес точку опоры, характер и способ выражения радикальных взглядов, которые ее так привлекали. Она проявляла «особый интерес к вопросу отчужденности, – говорила ее биограф Кристина Парейгис, – так как ощущала себя отчужденной от всех форм принадлежности. Принадлежности к нации и даже к языку, принадлежности к группе людей или религии»[374].

Вот как спустя много лет Сьюзен Зонтаг вспоминала их первую встречу: «Ты все еще та 23-летняя девушка, завязавшая со мной абсурдно педантичный разговор на ступеньках библиотеки Вайденер»[375]. В отличие от зашкаливающего педантизма в Гарварде, диалоги со Сьюзен Таубес оказались весьма плодотворными. Многие темы, которые позднее развивала Зонтаг, уходят корнями в беседы с четой Таубес.

Сьюзен Таубес написала диссертацию «Отсутствующий Бог: о религиозном использовании тирании». Это было исследование творчества Симоны Вейль, имевшей свои ответы на вопросы, возникшие в демоническом XX веке. Вейль отвергла иудаизм и стала мистической христианкой, в возрасте 34 лет она уморила себя голодом, чтобы показать свое сострадание. Вейль для Зонтаг и Сьюзен Таубес была романтической героиней, примером женской смелости, человеком, давшим страданию смысл, выходящий за рамки личного опыта.

Научным руководителем диссертации Сьюзен Таубес о Вейль был Поль Тиллих – немецкий теолог в изгнании, изучавший христианский символизм для того, чтобы понять роль религиозной мысли в преддверии катастрофы. Тиллих подходил к этому вопросу с протестантской позиции, однако постановка вопросов и сами вопросы не сильно отличались от того, как видели их еврейские мыслители в мире руин. Позднее представление философии среди руин (культуры жизни) стало одной из основных тем, которые разрабатывала Зонтаг. Труды Вальтера Беньямина, Элиаса Канетти, Эмиля Чорана и других «дают ощущение того, что ты стоишь на руинах мысли, на грани руин истории и самого человечества», писала Сьюзен позднее в прекрасном эссе о Чоране.

В этом разрушенном мире появился активный интерес к ереси. Среди иммигрантов, с которыми общалась Сьюзен, была популярна древняя ересь гностицизма. Спустя несколько месяцев после окончания Второй мировой войны около селения Наг-Хаммади в Египте крестьянин нашел несколько папирусных кодексов. Мать крестьянина, боявшаяся джиннов, на всякий случай сожгла несколько папирусов. Когда египтологи изучили эти написанные в IV веке папирусы, то пришли к выводу, что по своему значению они не уступают найденным на следующий год в Палестине свиткам Мертвого моря и являются ценнейшими археологическими находками. Раньше об этих текстах известно было лишь по критической христианской полемике, но после их открытия исследователи получили неоспоримые свидетельства о существовании и содержании удивительных гностических ересей.

Важно учитывать временной фактор. Гностики были продуктом своей эпохи, которую можно сравнить с послевоенным миром прошлого столетия. Эллинская цивилизация стала первым космополитичным обществом в истории человечества. Тогда люди – представители разных культур – свободно общались, а на границах этого общества свободно «общались» и их боги. Гностики соединили «восточную мифологию, астрологию, персидскую теологию, элементы еврейских традиций – библейских, раввинских и оккультных – христианские представления о спасении души и эсхатологии с языком и концепциями Платона»[376]. Все это привело к антиномизму – отрицанию и неприятию условностей и норм, включая нормы сексуальной жизни, то есть явилось теологическим базисом сексуального либертинизма, который практиковали супруги Таубес.

«Создатель мира – зол, а мир – плох»[377] – так звучало одно из древних полемических высказываний. Гностицизм – это религия побежденных, изгнанников, превративших страдания в веру. Современные гностики также были изгнанниками, и их миропонимание объясняло двойственность утверждения: «Мир и Господь, душа и плоть, дух и материя, свет и тьма, плохое и хорошее, жизнь и смерть, а также экстремальное противопоставление существования, влияющее не только на человека, но и на реальность в целом»[378].

Мир разделен, ум тоже. Величайший современный сторонник гностицизма Антонен Арто предлагал «театр, который бы одобрили Савонарола и Кромвель», театр, по своей неосуществимости и амбициям превосходящий даже вагнеровский. Зонтаг была настолько поражена трудами Арто, что потратила восемь лет, собирая его работы в антологии объемом почти 700 страниц. Она писала, что Арто нашел «точное и тонкое соотношение между «животными» импульсами ума и высшим уровнем интеллекта, моментальное, совершенное цельное сознание»[379]. Именно это соотношение стремился найти, но не нашел Фрейд, в особенности у образованных женщин, а вот театру Арто удалось «заживить разрыв между языком и плотью»[380].

Арто думал о том, «о чем невозможно думать, – о том, что тело – это ум, а ум – это также и тело»[381]. Эти мысли «произошли от метафизического страха и острого психологического страдания – ощущения брошенности и покинутости. От ощущения того, что человек – инопланетянин, обладающий демоническими силами, подпитывающимися человеческим духом в космосе, в котором исчезло божественное. Космос сам по себе является местом битвы, каждая человеческая жизнь представляет собой конфликт между подавляющими, преследующими внешними силами и духом индивида, который лихорадит от стремления к искуплению грехов… Основанный на обострении дуализмов (душа-тело, дух-материя, добро-зло, темнота-свет), гностицизм обещает уничтожение всех видов двойственности»[382].