Во всех последующих трудах Зонтаг имя Фрейда практически не упоминается. Она часто очень откровенно писала о себе, когда писала о других, и странные упоминания того, что называется «психологией», были в основном негативными. Даже само название «Против интерпретации» можно перефразировать как «Против Фрейда», в этой работе она выступает против его герменевтических принципов. Если рассматривать «Против интерпретации» с точки зрения книги «Ум моралиста», то вспоминается сюжет кинокартины «Всё о Еве», которую Сьюзен рекомендовала своей младшей сестре, там молодая девушка сначала сближается со своим старым учителем, а потом уничтожает его.

Здесь угадывается ссылка на фрейдистскую теорию комплекса Эдипа – ребенок влюбляется в свою мать, после чего замышляет убить своего отца и занять его место. Для не имевшей отца Зонтаг Фрейд стал как бы мощнейшим гештальтом отца-философа.

Каждая страница книги «Ум моралиста» буквально насыщена уважением к великому мыслителю. Однако точно так же, как и в школьном сочинении, в котором Сьюзен оспаривала позицию Элиота, уважение Зонтаг совершенно не означает безоговорочного принятия чужих идей и принципов. В чем-то она соглашается, а в чем-то – нет. И мы наблюдаем, как молодая Зонтаг оттачивает мастерство, рассуждая о работах своего маститого предшественника для того, чтобы найти собственный путь в мире идей. Эта книга должна была «показать ум Фрейда, делающего выводы о правильном жизненном поведении на основе несчастий, которые происходят»[335]. В книге Зонтаг оспаривает многие идеи и выводы, которые были популярны в Америке в послевоенные годы, включая представление о том, что Фрейд символизирует некое освобождение. Зонтаг признает, что в идеях Фрейда есть определенный потенциал свободы, но, не оппонируя моралистическому подходу психоаналитика, подчеркивает, что он призывал людей склонить голову перед выдвигаемой им моралью.

Подход Зонтаг характеризуется особенностями ее собственной непростой жизни, и в его основе наблюдается пессимистическое понимание человеческой личности, а также истории: намек на то, что, хотя и можно понять физические и психологические болезнь и боль, полностью избавиться от них не представляется возможным.

Книга начинается с рассмотрения отношений физического и психического недуга. Эти темы она будет активно разрабатывать в трудах о болезнях, где сила и убедительность этих работ будут происходить из пережитых физических и психологических страданий (чего она, замечу, напрямую не утверждает), переработанных в горниле ее интеллектуальной мысли. Многие из ее работ были реакцией на «общий тезис Фрейда о том, что корни болезни следует искать в истории»[336]. Для молодой женщины, которой она тогда была, такое понимание проблематики является наиболее близким, учитывая, что она уже тогда пережила много психологических страданий.

«Наши истеричные пациенты страдают от воспоминаний», – писал Фрейд. Сам Фрейд выделил эту фразу курсивом, хотя, впрочем, и Зонтаг имела полное на это право[337]. Даже без влияния идей Фрейда подход Зонтаг к проблемам всегда был в первую очередь ментальным, хотя фрейдистская концепция памяти трактует болезненные воспоминания гораздо шире, чем собственные болезненные воспоминания индивида. В конечном счете Фрейд расширил понимание проблематики индивидуальных «воспоминаний» травм теорией коллективного подсознательного всего человечества, накопленного с незапамятных времен.

Зонтаг пишет, что «я» – это далеко не только «неспокойный обитатель тела».

«Для Фрейда ум – это не то, что «обитает» внутри тела, а, метафорически говоря, то, что создает оболочку тела. Именно ум благодаря своему основному инструменту, «желанию», определяет потребности организма. Бессознательное, или «основная система», как он ее иногда называет, «не в состоянии произвести что-либо другое, кроме желания»[338].

То, что Фрейд без особой охоты сформулировал идею вторичности тела по отношению к уму, увело его в сторону от представлений позитивистской науки XIX века. Однако это революционное представление не утвердилось надолго. Маятник общечеловеческой мысли снова качнулся обратно, в сторону анатомических и химических факторов, роль которых Фрейд приуменьшал. В наши дни болезни тела чаще всего рассматривают точно так же, как и в XIX веке, то есть как химическую проблему, которую надо решать химическими же средствами. Когда Зонтаг заболела, то официально заявила, что сама не очень сильно верит в такой подход, что можно воспринимать как влияние идей Фрейда.

По Фрейду, тело и ум выражают себя при помощи языка. Заболевание – это язык тела, язык ума – это язык как таковой. Так как большинство умов больны, язык является симптоматичным и патологичным, так как посредством текстов раскрывает гораздо больше, чем автор осознанно стремился сказать. Целью психоанализа было нахождение правды в «мусорной яме… наших наблюдений»[339]. Эта мусорная яма представляет собой шутки, ошибки, обмолвки и то, что человек забывает. Самым важным из этого списка являются сны, в которых заложены весьма странные сообщения подсознания, которые, как открыл Фрейд, можно расшифровать.

Сон говорит о чем-то реальном. В качестве голоса подсознания сон гораздо более реален, чем видимая глазу «реальность» личности. Сны не входят в противоречие с реальностью. Сны – это констатированные подсознанием факты, и, чтобы понять эту глубинную реальность, аналитик должен расшифровать символы, в которые облачилась правда. Ничто не является тем, чем кажется с первого взгляда, все является символом чего-то другого. Краеугольным камнем фрейдизма стало толкование снов, и, следовательно, написанное Фрейдом имело сильный метафизический оттенок. «Задачей фрейдистской науки является своего рода литературная критика»[340], – писала Зонтаг.

Интерпретации заболеваний читаются так же интересно, как детективы современника Фрейда Конан Дойла. Шерлок Холмс перерабатывал массу информации, чтобы найти улики, которые, оглядываясь назад, казалось, лежали на самом виду. Фрейд пишет о Микеланджело: «Что делают пальцы правой руки Моисея в «могучей бороде», куда он их засунул?»[341] После этого вопроса читатель, как в детективной истории, ждет разгадки. Зонтаг пишет, что это создает новые возможности для критики, поднимающие интерпретацию выше оригинального произведения. Точно так же, как и значение сна непонятно тому, кому он приснился, значение художественного произведения недоступно его создателю. «Радикально отрицая конституционную психологию, Фрейд ставит язык выше тела», – писала она, что, в свою очередь, «поднимает искусство интерпретации до заоблачных высот»[342].