Лаура вскакивала из-за своего письменного стола. Уроки она заканчивала делать рано и вся сосредотачивалась на ожидании заветного звонка, который раздавался у нее в комнате несколько раз в неделю. Так вот, она вскакивала из-за своего стола, выбегала на продуваемую всеми ветрами улицу и мчалась по направлению к дому Ната, где вбегала в лифт и поднималась по бесконечной шахте до той лестничной площадки, на которой, открыв двери в свою квартиру, ее ждал он.

Закрыв дверь, в этот раз, как и всегда, он повернулся к Лауре, обнял ее и, прижимая к себе, поцеловал в щеку. После этого со странной официальностью он усадил ее в гостиной на диван и стал расспрашивать о том, как прошел день, что было па занятиях, как она справилась с уроками и зачетами. Ее ответы были короткими и односложными, как у ребенка, потому что ее интерес к учебе уже был полностью поглощен неистовым желанием принадлежать ему.

Наконец он рассмеялся, видя ее нетерпение, и снова обнял ее. Теперь их поцелуи были настоящими и настолько интимными, что она буквально физически чувствовала, как он вливает в нее свое мужское желание, одновременно все крепче и крепче прижимая ее к себе своими длинными и сильными руками.

В эти первые мгновения страсть делала их безумными. Не проходило и трех минут, как они уже были в спальне, раздетые. Их губы, языки и руки находили друг у друга настолько чувствительные места, что реальный мир переставал существовать, и оставалось только одно – дикая, ненасытная жажда любви.

В эти минуты свершался первый их акт. Он был короток, сумбурен и скомкан, но зато позволял им утолить первую волну желания.

Только после первого бурного излияния чувств они могли перевести дух, чуть успокоиться, лечь обнявшись на скомканных простынях широкой кровати и предаться уже медленному, но более глубокому познанию друг друга. Ласками, шепотом, объятиями…

Лаура расслаблялась на время в крепких руках своего возлюбленного. Наступали сумерки и она почти не могла различить его лица. В это время года темнело рано. Но она чувствовала его тело, которое было твердыней, крепостью, охранявшей ее от шума и суетности внешнего мира. Она наслаждалась тем, что могла расслабиться в этой интимной темноте и поддаться очарованию его великолепного тела и духа. Темнота казалась ей целительным бальзамом, потому что она не хотела ничего видеть, его достаточно было ощущать.

Медленные прикосновения рук, губ, языков зажигали в их телах новый огонь. Вскоре Лаура была снова готова к любви. На этот раз их акт продолжался гораздо дольше. Он был более размеренным и последовательным. Страсть разливалась не по поверхности, а уходила внутрь, что помогало испытывать самые утонченные и сильные ощущения. Он искал на ее теле новые чувствительные места, которые пробуждались к жизни вместе с прикосновением к ним его губ и языка. И вот уже ее тело вновь изнывало от желания, мысли перемешивались, лицо горело.

Когда он больше не мог сдерживаться, он покрывал ее тело своим телом и входил в нее с такой силой, от которой у нее захватывало дух. Она чувствовала, что прогибается всем телом, напрягает все мышцы, лишь бы только он вошел, проник в нее глубже. Когда наступал кульминационный момент и его страсть изливалась в нее ураганом, она почти теряла сознание. В эти минуты приходило счастье. Она знала, что отдается ему вся без остатка, что принадлежит ему полностью. Это радовало ее, наполняло гордостью за себя.

А потом она еще долго прислушивалась к пульсациям своей матки, орошенной семенем. Ей казалось, что эта живительная мужская влага рождает ее заново, разрушая ее прошлое, старое «я», уже не нужное ни ей, ни ему, и наполняя ее новым содержанием, новыми мыслями, новым голодом, жаждой новой страсти и нового экстаза… Того экстаза, который не снился ей в самых греховных снах.

Они слушали звуки вечернего города, который жил своей жизнью за окном спальни. Вот раздалась сирена полицейской машины, случайный автомобильный гудок, громыхание грузовика по асфальту, смех влюбленной парочки, проходящей под их окнами. Лаура чувствовала, что город дышит и шумит внутри нее, вдыхает в нее новые силы, и вот уже ее нервы вновь трепещут от ласковых прикосновений рук любовника.

Странно, но невеселые – навеянные прошедшим дождем – мысли посещали ее и здесь. Впрочем, с них полностью слетел печальный налет сосущей под ложечкой меланхолии. Они стали казаться лирическими и грустно-задушевными. От них на сердце становилось радостно. Ибо она воспринимала их уже новой натурой, своим новым естеством, которого не было еще час назад. Как хорошо! Эти мысли радовались вместе с ней той скрытой перемене, которая произошла в ней, несмотря на скучное однообразие внешней жизни, на серую повседневность. Возможно, эта перемена опасна, но она загадочна, и потому прекрасна.

Она повернула голову и взглянула на силуэт Натаниеля Клира, который лежал в постели рядом с ней. Она еще раз вспомнила о том, что он остается во многом загадкой для нее. Что-то не хотело раскрываться ей даже в минуты их страстного сближения. Что-то постоянно как бы отходило в сторону, а потом вновь соединялось с ним, когда она уже не могла узнать, что это такое. Он редко рассказывал о своей жизни, о семье же вообще ни разу не упоминал. О том, что у Ната в Орегоне живет брат, Лаура случайно узнала от одного студента-выпускника на факультете искусств. Нат никогда не говорил с ней и об искусстве. Он всегда повторял в таких случаях расхожую фразу: «Не хочу тащить дела через порог дома. Работа – это работа, а дом – это дом».

В то же время она ничего не могла утаить от него. Он умел молча смотреть на нее, и ее в такие секунды охватывало чувство, что он видит ее насквозь. Когда они разговаривали, ей можно было молчать, он словно читал ее мысли. А свое, личное, отодвигал еще дальше в тень, отговариваясь с легким юмором тем, что ей это будет неинтересно.

Порой в его глазах возникал странный, незнакомый блеск. Она догадывалась, что это отражение тех забот, о которых он никогда не распространялся в ее присутствии. Лаура подозревала, что тем самым он пытается оградить и защитить ее от сложностей жизни. Чтобы не волновать лишний раз, не омрачать ее счастье прозой реальной действительности. Она считала, что он поступает неправильно. Лаура любила Ната и хотела делить с ним не только удовольствия, но и боль.

Тем не менее она не приставала к нему с расспросами, а великодушно признавала за ним право иметь свою личную жизнь. И делала она это не только потому, что восторгалась им без меры, но и потому, что считала это позицией настоящей взрослой женщины – не вмешиваться в потаенные думы своего возлюбленного, не ограничивать его внутреннюю свободу. Тем более, что эта разграничительная черта между ними, на которую она соглашалась хладнокровно и «по-взрослому», только добавляла таинственности и романтичности их отношениям.

Порой, когда было безопасно, Лаура оставалась у него на ночь. Утром они вновь занимались любовью. Их ласки за считанные мгновения выводили обоих из состояния сонливости и пробуждали страстные желания.

После он любил усаживать ее на кровати голой – ее тело освещалось мягким утренним светом из окна – и рассказывать ей о том, как бы он ее рисовал, если бы все еще продолжал практиковаться в этом. Он говорил о картинах Мане и о его знаменитой модели Викторине, он напоминал о Пикассо и его Доре. Потом объяснял восторженной Лауре каким образом ее собственная телесная красота вдохновляла бы на написание великих полотен.