Справа от меня стол, на котором стоят два компьютера. Один из них — пентиум сто шестьдесят шесть. Ты представляешь себе, что такое?

— Да, это очень старый компьютер.

— Видела такие когда-нибудь?

— Нет, ни разу.

— Он огромный. Так вот, а на его здоровенном мониторе стоит маааленький нетбук. От нетбука тянутся 2 провода. Один из них, естественно, в розетку, а второй разветвляется и уходит к двум колонкам. Из которых играет Джон Кеннеди.

— Здорово)))

— Да, слушай дальше, ещё как здорово, но слушай дальше. Слева от монитора стоит зелёная лампа. Она повёрнута собственно лампой вверх, светящей поверхностью, излучающей тепло. Потому что это тепло нужно мне — я кладу на него белый бумажный лист и сушу..

— Ого! Да у тебя бошки там?!

— Нет, сушу листву, бережно собранный план — бошечки я оставил на потом. Я уже скурил порядка восьми мокрых, и ещё у меня остались забодяженные по всем понятиям табачком и перемолотые самые маленькие листики. В свёрточках ряжом лежат средние, самые большие и опавшие.

— Как это мило, ты прекрасно рассказываешь, прям так же как я.

— Ну да. А слева у стола лежит свёрточек с грибами.

— Грибов намутил?

— Нет, это наши, сам собрал.

— И сколько?

— Две порции.

— О, как это жестоко с твоей стороны — говорить о грибах, когда я так далеко.

— Слушай, я сегодня первый раз в жизни собирал грибы наши, никогда не знал, как они выглядят. Ни разу не пробовал. Не, ну то есть мексиканские ел, а наши нет. Мне так стрёмно было, но я справился, безошибочно определили псилоцибы и теперь намного уверенней себя чувствую.

***

— Привет, Антон.

— Привет.

— Ты где?

— Я на концерте Сергея Летова.

— О, слушай, ну тогда не буду тебя отвлекать.

— Ага.

— Любовь, передавай любовь… покойнику. Покойнику? Ой, а, не, тогда передавай ему привет. Скажи, что он крутой мужик, и нам с ним надо обязательно записать рэпчины, потому что мы уже играли, и было круто, а теперь надо вот рэпчинки сделать.

— Он же на дудках играет, у него их до жопы.

— Ага, у него ещё такая крутая есть цифровая, на которой всяких разных инструментов жопой жуй.

— Ага, он уже играл на ней.

— Мы как раз познакомились, когда он её только купил.

— Наверное, счастлив был до усрачки.

— Ага, стоял перед всем залом показывал всё, что она умеет, радостный такой. Неплохо полабали. Ну так что? Передавай ему привет при случае.

— Ага, передам… При случае…

***

— Привет, Тимур.

— Привееет, чуваак.

— Не спишь?

— Не-а, не сплю.

— Это хорошо. Я тоже.

— Ты зайти хотел?

— Не, я не в Москве.

— А где ты?

— О, я в огромной комнате с арочным потолком, обшитой деревом, с мягким светом по сторонам, с круглым окном, с компом и колонками, из которых играет джон кеннеди охуительный, с мокрым, с листьями, которые я высушил на лампе, с пакетиком грибов на две порции, сижу на диване, обложившись подушками, и пишу повесть.

— Ого, как круто, я рад за тебя. И это где ты так развернулся?

— На даче, чувак. На втором этаже сижу. Диван разобрал от всякого говна и устроился.

— Здорово. Это вы с Серёгой туда приехали?

— Не, я с родителями приехал, прикинь.

— Ага. И небось заперся там, и ещё вместо компа печатную машинку поставил.

— Да не, не. На нетбуке пишу.

— Не, ну я подумал, что ты уж все возможности используешь, чтобы создать себе атмосферу.

— Да тут и так атмосфера огого, поверь мне. Но хрен запрёшься. Одних только игрушечек с моря, всё ещё надутых, сколько поразбросано вокруг. Лодка, вон, надувная есть. Но хрен запрёшься, я тебе говорю. Хотя ведь у меня есть печатная машинка…

Вес волны

Гемоглобин. Глобула гемоглобина. Бублик эритроцита. Этот вес внутри, он сжат немилосердным давлением в ничтожную оболочку тела, в тесный объём его полости, единственной и главной. Так весит только кровь — сумрачный сгусток, стянутый западнёй фибриногена, вжимается страшной каплей в расчерченное дно ладони.

Этот вес чувствуешь ежемгновенно до самого конца — он насыщает лабиринты сосудов. Да, полость — единственная и главная, но растёт она из дикой заросли полостей первичных — пульсом спадающихся и наполняемых беспрерывно. Всё тело — полость полная, в каждой части — объёмом и весом.

Кровь даёт осязание, ей чувствуешь. Подлинно, фактично — фактурно. Сердце, да, насос, и весь ты — шланг. Складываешь пальцы подушечками, ощущаешь — в каждом жизнь бухает, выпирает и вдавливает себя в противность — и там то же, так же. Тепло чувствуешь, и холод, и боль, иное всё — кровью. Вес её в тебе — вечен, не избавиться — и пропускаешь мимо фокуса. Пока. Потом тьма, покой, пустота действия — время сна разряженное, не к чему пристать — и наваливается оно, чувство себя — кровью.

Живёшь ей: течёт — бьёт в барабан ткани, движет; стынет — ссыхаешься в лёд; горит — испаряешь себя. И не деться никуда — внутри. Всё в ней, в неё, через неё входит: вкус, запах, цвет, слух.

Магнит правильный из детства был дугой, справа синий, слева — красный. Красный железо тянул, синий — гнал. Красный как огонь, синий как лёд — тепло тянет, холод гонит. Красный как артерия, синий как вена — там богатая, там бедная газом. Красный как румянец живого, синий как кожа мертвеца. И вся кровь — она железо, и всё иное — магнит. Красный. Синий.

Я вижу обсидиановую Эллу — замшей голоса она гладит напряжённые в чувственном экстазе бледные лица зрителей в золотистом партере, ощупывает зал. Она могла бы найти дорогу без глаз — ощупью голоса. Растущий из неё звук рождён полем эритроцитов, глобулами гемоглобина. Его чувственность рождена чувством непрерывного чувства, принятого на себя обетом. Так только и можно исторгать любовь песни.

Не можешь голосом — взглядом щупаешь поверхности, внимаешь танцу бугорков глины любого тела. И в секущей плоскости чая в кружке видишь кружку саму резче, замечая в отражении вытравленное бликами несовершенство — неощутимое прямым взглядом на белую стенку. Но кружка в кружке отражается только когда влаги в ней посередь, выше отразить нечего, ниже отражать нечему.

Демон

Заворот в этот уголок не случаен, поскольку именно здесь проживает

Вася. Вася — девушка, это всё, что следует о ней знать. Зато

вот на Васином этаже имеется уникальный девайс, освежающий

круче «нести» и бодрящий мощнее «бёрн». А освежиться мне

сейчас не помешает, так как насыщенное утро замутнило мой дзен.

Я выхожу из лифта,