«Золотым» Хеорот прозвали не благодаря сравнительно редкому на севере драгоценному металлу, а по цвету свежей отесанной древесины, цвету бревен, из которых сложили Олений зал и дружинные хоромы.

Над жилищем конунга изрядно потрудились резчики: столбы, подпиравшие крышу, и потолочные балки были покрыты замысловатым узором, щерили зубастые пасти драконы, извивались змеи, расхаживали фантастические звери и парили птицы с раскрытыми крыльями, схематические лица в завитках бороды, бесконечные орлы. Все это сплеталось в неразделимой схватке, грызлось между собой насмерть, страдало, умирало, терзалось дикой яростью, изнемогало от нечеловеческих мук.

Варварская эстетика, в чем-то жестокая, но одновременно завораживающая. Наследие Скандзы, когда битвы были в радость, а смерти не существовало.

Главным украшением некогда великолепного чертога являлись охотничьи трофеи, множество оленьих, турьих и лосиных рогов, укрепленных на стенах. Железные стойки для факелов, несколько открытых очагов – самый большой перед «высоким местом», из-за которого на гостей загадочно взирали древние боги данов.

Пиршественные столы в два ряда, широкие удобные лавки. Вершина великолепия, далеко не каждый германский вождь может позволить себе эдакую роскошь!

Была роскошь, да вся вышла. На дереве многолетний налет копоти, чистить никто и не думает. Половицы под ногами скрипят, расшатались. Из полусотни факелов горят только восемь, под столами белеют давно позабытые, невыметенные кости.

В отдушинах видна трава, проросшая на подгнивающих бревнах. Собаки почему-то в дом не входят, даже Фенрир остался на крыльце, а потом пошел изучать окрестности в одиночестве. Дымно – коптят курильницы с можжевельником.

И навязчивый, ясно ощутимый запах свежей крови.

Сам Хродгар, по общему мнению, более всего походил на живого мертвеца. Конунга данов или недавно хватил удар, или… Или он был парализован страхом, полностью лишившим его воли и желания жить дальше. Опустившийся, жалкий и почти невменяемый старец.

Северин был прав: состояние Хродгара усугублялось вином – Вальхтеов, похоже единственная, сохранявшая здесь остатки самообладания, жестом приказала рабу-трэлю убрать с глаз долой серебряный кубок, оставшийся на подлокотнике кресла после того, как конунга проводили в спальный покой.

К общей безотрадной картине следует добавить, что и дружина оказалась под стать вождю. Варвары отродясь не запирали мужские дома – женщинам туда вход заказан, воровать никто не станет (разве кто-нибудь ворует сам у себя?!), переступившему порог рабу полагалась смерть на месте, а лучше в капище.

Воины, дружина – отдельная каста, другие к ним касательства не имеют до поры, пока дружинный не женится и не заведет свой двор.

Хенгест-ют как человек, свято чтящий традиции и древнее благочиние, только крякнул, увидев на двери окованный железом засов. Толстенные доски притвора и косяки также укрепили железными полосами. Рядом стоят колы, которыми дополнительно подпирают дверь. Что за диво?

Почему мечи не в оружейной, в дальней части дома, а в изголовьях лежанок? Круглые щиты не на стенах, вовсе наоборот, прислонены к лавкам? Нельзя так – оружие священно, оно своей жизнью живет, для него надлежащее место определено, отдельно от людей. Если, конечно, воин не в походе – тогда совсем другое дело!

…Встретил Нибелунгов Хрокмунд, сын Гармунда, старший – не понять, не то десятник, не то полусотник. Совсем молод, чуток постарше Алатея, но явно младше Гундамира. Удивительно, отчего вдруг даны ставят командовать желторотых юнцов, людей поопытнее будто не нашлось?

– Значит, не нашлось, – ответил ворчливому юту закаменевший лицом Хререк. – Рассказать почему?

Хенгест понял, покачал головой, дернул себя за бороду. Окинул взглядом дом и приказал остальным:

– Устраивайтесь подальше от входа, за очагом. Ариарих, посмотри, можно ли из оружейной выйти наружу. Клинки… Да, клинки оставить при себе. Закон соблюден, мы в походе… А ты что вылупился?

Хрокмунд, в глазах которого поначалу читалась лютая, несбыточная надежда, сник, опустил плечи.

– У меня остался полный десяток и еще семь человек, – запинаясь сказал он. – Прошлым летом было четыре десятка, и командовал мой отец. Он теперь в Вальхалле, умер с мечом в руке, в битве.

– Вот и завидуй батюшке, – жестоко ответил ют. – Он пирует с Вотаном и Доннаром, а не как ты – не дрожит от страха.

– Никто доселе не называл меня трусом, – вспыхнул Хрокмунд и осекся, наткнувшись на беспощадный взгляд Нибелунга. – Но я… Каждый из нас готов драться за конунга!

– Ты не трус, ты всего-навсего похоронил себя заживо. Это неправильно. Это богам противно.

Хрокмунд отвел глаза и промолчал.

* * *

Беовульф явился злой и недовольный, беседа с Вальхтеов далась ему нелегко. Сразу приник к кувшину с ячменным пивом, выхлебал до дна. Слегка полегчало – хмурость с лица ушла.

– Пир хозяйка решила устроить не в Оленьем зале, а в общинной избе, – многозначительно сказал военный вождь. – Так, мол, будет лучше. Правду сказать, нет у меня никакого желания пировать с этими унылыми рожами, а отказаться нельзя – обидим… Доставайте лучшие одежды, будем веселиться как умеем – нельзя показать данам, что неуютно нам здесь.

– Неуютно? – отозвался Гундамир. Коротко рассказал о находке Фенрира. – Ты большой мастер красиво говорить, так посоветуй Вальхтеов уйти из Хеорота.

– Как – уйти? – встрепенулся Хререк.

– Обыкновенно. Забрать все ценное, скот, лошадей. Пустошей в Даннмёрке хватает, за весну и лето можно отстроиться на новом месте, далеко отсюда. Прав Алатей, дышится тут тяжко. Если земля испорчена, проклята, лучше ее покинуть, так люди всегда делали. Да вспомните хотя бы Мёрквуд за Рейном!

– Одно дело, если проклятие лежит на земле, и совсем другое, когда поражает человека, – возразил Беовульф. – Хререк, ты должен помнить, каков был Хродгар в прошлом.

– Удачливый вождь, редкой доблести и отваги, – ответил дан. – Любимец богов. Сейчас от прежнего Хродгара ничего не осталось, а ведь ему на солнцеворот должно исполниться всего сорок зим.

– Сорок? – не удержался Северин. – Мы видели древнего старика, развалину, седого как лунь немощного деда! Так не бывает!

– Бывает, и частенько, – вздохнул Беовульф. – Проклятия отцов ложатся на их детей, а проклятие вождя – на его дом и дружину. Вальхтеов намекнула, будто Хродгар винит себя за несчастья, обрушившиеся на племя данов, пытается забыться, каждодневно бражничая, из дома совсем не выходит – ждет смерти. Но смерть приходит не за ним, а за другими.

– Что еще она сказала? – наклонил голову ют.

– Ничего.

– Ничего? Как? – Алатей и Хререк аж вскочили с лавки.

– Тихо! – Беовульф ударил кулаком по столбу. Сверху посыпалась древесная пыль. – Вы мужчины или дети малые? Слушайте: Вальхтеов действительно ничего говорить не стала, темны были ее речи. Хозяйка боится навлечь еще худшие несчастья. Да и ни к чему, чтобы посторонние знали о происходящем в Хеороте, Вальхтеов – женщина гордая, как и все из кельтского рода.