– Может, она не нуждалась в благодарности, – сказала жена. – Может, она знала, что ты и так ей благодарен. Иногда люди чувствуют такие вещи.

– Спасибо, но этого нет в моем списке.

– А что еще у тебя там? – спросила она.

– Как-то я участвовал в стягивании штанов с мальчика в школе; мне было двенадцать. Мы забросили его штаны на дерево. Он стоял и глазел на нас как на животных. Мы считали его хвастунишкой, снобом и неженкой. Он был не такой уж плохой, как я сейчас понимаю. Но он был «не как все», поэтому мы поиздевались над его достоинством. На следующий день он в школу не пришел. И вообще больше не появлялся. Мы слышали, будто его родители переехали в другой город. Мы в какой-то степени изменили ход его жизни. В какую сторону, я не знаю. Я часто надеялся, что эта перемена была к лучшему. Но узнать об этом невозможно. Я не так часто вспоминаю о нем, может, раз в пару лет поздними вечерами, если не могу уснуть, рисую в памяти картинки и вижу его одинокую фигуру на школьном дворе в синих трусах в полосочку.

Жена подошла и взяла у него список.

– Стащил журналы из закусочной – 9 лет, – прочитала она. – Бил стекла в «доме с привидениями» – 13 лет. А при чем тут Бернис Клаф?

– Обычная девочка, ходила в школу с первого по восьмой класс. Мы преследовали ее до дому, плевались в нее, издевались, дергали, толкали. Я бы сейчас убил всех нас за то, что мы вытворяли.

– Просто тогда вы не соображали.

– Это не оправдание. Это был тяжкий грех.

Он сидел, медленно перечитывая список.

Его жена взяла у него листок, разорвала на мелкие кусочки и швырнула в мусорную корзину.

– Все, – объявила она. – Ты исповедался.

– Все не так просто. Какое мне полагается наказание?

– Завтра нам предстоит новый день, – сказала она. – Постарайся быть лучше.

– Это не поможет негодяям из прошлого.

– Они уже не в прошлом. Они с нами, здесь, в старом добром 1953 году, – сказала жена. – Они никого ни о чем не просят, лишь бы их оставили в покое. Одолжений не предлагать, вопросов не задавать. А теперь марш в постель.

* * *

Ночью его разбудил слабый призрачный звук, не слышнее стрекота паучьих лапок по деревянной обшивке, дуновения ветерка или падения пылинки на пол. Он прислушался. Его взгляд сосредоточился на распахнутой двери в ванную и на той другой двери. Он знал, не отдавая себе отчета откуда и каким образом, что по запертой двери медленно, оставляя за собой следы, передвигается некий предмет. В том помещении горел свет, и маленький человек наверняка отбрасывал тень на дверь. Он стоял и упорно рисовал, рисовал, рисовал, рисовал карандашом свой силуэт на высокой деревянной поверхности. Он наносил изображение как бы невесомыми шелковыми паутинками. Чтобы их обнаружить, понадобился бы микроскоп.

Но мистер Фенимор знал, что изображение существует.

Затем свет погас, и в темноте остался лишь карандашный контур, обращенный на ванную комнату мистера Фенимора, на дверь в ванную мистера Фенимора, на спальню мистера Фенимора и на мистера Фенимора собственной персоной. Расплывчатый грифельный след давил на запертую дверь как миллионы тонн стекла и стали. Вдалеке захлопнулась другая дверь; по ковровым дорожкам в коридоре удалялись шаги. Лифт поднялся как зимний сквозняк и так же опустился. Мистер Бикель исчез навсегда.

«A»

Мистер Фенимор лежал с неподвижным взглядом.

Ему теперь хотелось только одного. Он ждал, когда же его рука словно краб, сама собой, поверх одеяла потянется к телефону на тумбочке.

Он посмотрел на свет в окне седьмого этажа в отеле напротив, где проживал мистер Брайт. Там, за опущенной шторой, проступал силуэт неподвижно сидящего маленького человека. Это смутно напомнило ему старый рассказ о Шерлоке Холмсе, которому противостояли смертоносные таланты профессора Мориарти и его винтовка; он усадил восковую фигуру у занавешенного окна и подсветил лампой, чтобы голова манекена запечатлелась на гардинах.

На это мог уйти остаток ночи, но его рука ползла бы дюйм за дюймом, и его губы зашевелились бы, и голос отменил бы бронирование номера, вызвал бы портье, заказал такси и билеты на поезд, который увезет его домой на день раньше срока.

Ему оставалось только дождаться, пока рука совершит это невидимое путешествие в нескончаемой ночи к телефону.

Он откинулся назад, наблюдая за своей рукой, незаметно улыбаясь каждый раз, когда его пальцы на полшага продвигались к месту назначения.

Он тихо вылез из постели, направился к стенному шкафу, взял пальто, шляпу и зонтик, оделся, не сводя глаз с лунной дорожки на полу и не глядя на стрелки часов, показывавших безбожный полуночный час. Обернулся и вышел из спальни, молча погрузился в недра спящего дома, словно в колодец. На нижней площадке беззвучной лестницы он задержался, затаив дыхание, затем направился к двери, протянул холодные пальцы, повернул ручку, отворил дверь и уже почти вышел за порог, как вслед ему раздался голос:

– Ральф!

Он вздрогнул.

Мягкий топот ног. И опять голос.

– Ральф! Ральф!

Дверь захлопнулась. Вспыхнул свет, который ослепил его своей резкостью. У него был такой вид, словно его окатили водой из ведра. Он задрожал. Увидел рядом с собой женщину. Она потянулась к нему и стала трясти за плечи.

– Ральф! Очнись! Все в порядке! Ты никуда не ушел, не вышел за дверь, Ральф, ну же!

И он впал в забытье.

На кухне в четыре утра, на фоне города, закутанного в черную тишь, белоснежная фарфоровая печь как бы бросала вызов ночи и сонному городу. Посреди этого молчания струя кофе издавала плеск крохотного, но сфокусированного водопада. Он осушил чашку, не обращая внимания на обжигающий кофе. Откинулся на спинку стула, потер лицо. Взглянул на жену.

– Опять я за старое.

– Не волнуйся, теперь все в порядке.

– А если бы ты не перехватила меня?..

– Главное, что мне удалось.

– Вдруг в следующий раз не получится, что тогда?

– У меня чуткий сон.

Она улыбнулась и погладила его руку.

– Никуда ты от меня не денешься. Жена-собственница. Про таких, как я, книги пишут.

Он покачал головой:

– Бедняжка. Я тебя перепугал.

– Я только боюсь, как бы ты не покалечился, не упал с лестницы, не ударился головой.

– Сомневаюсь. Странное ощущение: и бодрствую, и не бодрствую. И в сознании, и не в сознании. Мозг говорит телу куда идти, и тело идет, катая отключенную голову на плечах, как дитя. Мозг не способен дать приказ вернуться назад, подняться по ступеням, повесить шляпу, убрать зонт, лечь в постель. Невероятная тоска отчуждения, словно кто-то рулит машиной вместо тебя.