— Куда?!

— Глинки такие, возле Монино. Знаешь? Санаторий.

— Ничего себе! Ближний свет.

— Целее будешь, Варяг. И я заодно.

— Добро, — Городецкий включил фары, тронул машину с места, направляя её в сторону арки. — Расскажи мне, чего я не знаю.

— А чего ты не знаешь?

— Деньги у тебя есть?

— Сколько тебе взвесить денег, Варяг? — улыбнулся Гурьев. — Центнер, два?

— А центнер – это сколько?

— Смотря какими купюрами.

— Золотом.

— Метрический центнер?

— Слушай, кончай!

— Я тебе взвешу денег, Сан Саныч, — кивнул Гурьев. — Сколько надо – столько взвешу. Когда буду уверен, что всё идёт по нашему плану. Договорились?

— С тобой договоришься.

— Договоришься, если захочешь. Обо мне успеем, кое-что ведь тебе известно – основное. Зато я о тебе – ничего не знаю. Кто ты, Варяг? Чем дышишь?

— Воздухом дышу. Спёртым, — зло бросил Городецкий. — Ворованным, можно сказать. Я после этого случая понял, Гур: в розыске – потолок у меня. Розыскник – это полевой зверь. В каратели не пойду, а в розыске – выше начальника МУРа не прыгнуть. Дальше – политика начинается, и надо мараться. В принципе, не пугает это нисколько.

— Но?

— Не хочется – просто так. Ради дела – сколько угодно. А так…

— Тренироваться-то надо.

— Ты – много тренировался?!

— Мне хватило. Рассказывай.

— Да что рассказывать. В общем, обсудили мы всё с ребятами, с Батей. Ушёл я из розыска. А тут как раз – несколько вакансий в аппарате открылось. В промсекторе. Вот я и полез. И вылез.

— Тяжко?

— Есть такое дело.

— А что за человечка ты мне в Лондон присылал? Хороший человечек, правильный.

— А то, — довольно улыбнулся Городецкий. — В наркомвнешторге работает. С отцом вместе служил по молодости, потом пошёл по коммерческой части. А остальное всё – дело техники. Есть в госбезопасности пара человек, но – на волоске висят. Буквально. У Ягоды, похоже, дела не очень – сейчас ему Хозяин его троцкизм припомнит. А такие дубы в одиночку не валятся – непременно подлесок за собой потянет.

— Хозяин? — усмехнулся Гурьев.

— Сталин.

— А ничего. Звучит. Что-то есть. Слушай, а как ты мне Ротшильда сдать умудрился?

— Это не я, — ощерился Городецкий. — Это политика теперь новая. Коминтерн прикручивают, и жидков коминтерновских – в первую очередь.

— Ага, — покладисто кивнул Гурьев. — Новая мода, значит. Выходит, правильно я угадал. Это мы, часом, не Гитлера ли полюбили?

— Нет, это свои нюансы. Конкуренция и всё такое. Все евреи – троцкисты, ты что, не знаешь? А не троцкисты – так зиновьевцы.

— Хорошо, что мы с тобой, Варяг, настоящие природные русские люди. Ты – совсем, а я – хоть наполовину.

— Не трусь, у тебя анкета с виду вполне даже ничего. Всё-таки – Ольга Ильинична Уткина, а не Циля Моисеевна Шнеерзон.

— Ну да. А кстати, мне прописочка требуется. Посодействуешь?

— Вопрос на контроле, — кивнул Городецкий. — А ты с чем приехал-то?!

— Ну, с этим у меня проблем нет. Как говорится, лучше настоящих. Ну, поменять придётся, конечно.

— И это сделаем. А имя? Ты под своим именем въезжал?

— Имя – Яков Кириллович. Это нормально. А вот фамилия у меня другая будет.

— Да-а-а?! И какая же?!

— Царёв.

— Чего так?

— А так. Потом расскажу.

— Да всё сделаем, в цвет всё будет, Гур. Всё и впишем – имя да фамилию. И паспорт, и трудовую карточку. Знаешь, что такое?

— Конечно, знаю. И кем ты меня собираешься – как это теперь называется – оформить?

— А кем захочешь. Могу даже в аппарат устроить.

— А должность?

— Истопником, понятное дело, — Городецкий посмотрел на Гурьева.

— Это можно. Но – предупреждаю: я быстро пойду на повышение.

— Куда?!

— В управдомы.

Городецкий дико посмотрел на Гурьева. И – захохотал. И вдруг – резко оборвал смех, насупился:

— Погоди-ка. А что с кольцом? Нашёл?

— Почти.

— Поясни.

— Кольцо здесь, Варяг. В Москве.

— Что?!?

— Думаю, в шифровальном отделе.

— Как так?!

— Они что-то ищут. Не знаю, что. Похоже – что-то очень важное. А может, наоборот – думают, что важное, а на самом деле – чепуха.

— Мне туда хода нет, Гур. Прости.

— Это пока, Варяг. Пока. Там увидим.

За разговорами время пробежало быстро. Впрочем, Говорил, в основном, Городецкий, — Гурьев больше слушал. Пока. Давал Варягу выплеснуть всё.

Они подъехали к воротам, вышли из машины. Городецкий, сняв фуражку, пригладил волосы, с недоумением огляделся. Гурьев, ободряюще ему улыбнувшись, поколдовал над замком калитки, которую не сразу удалось Городецкому разглядеть, и калитка бесшумно – видимо, петли были отлично смазаны – распахнулась.

— А почему – Глинки-то? — опомнился вдруг Городецкий.

— Яков Вилимович Брюс – говорит тебе это что-нибудь?

— Ну, кроме того, что вы с ним тёзки, я немного знаю, — пожал плечами Городецкий. — Птенец гнезда Петрова, так их, вроде бы, называли? Фельдмаршал, кажется…

— И это, дружище, и это. Но не только. Место здесь особенное – ещё с Брюсовых времён якобы заколдованное. Именно то, что нам нужно – тишина и покой способствуют размышлениям.

Гурьев шагнул за ограду, и Городецкий, хмыкнув, последовал за ним.

— Эй! — громко окликнул Гурьев, останавливаясь в паре метров от крыльца. — Есть кто живой?

Минуту, другую никто не отзывался. Потом раздался надтреснутый голос – рука Городецкого невольно потянулась к пистолету за брючным ремнём:

— Ну? Кого нелёгкая ещё принесла?

— Того самого. Выходи, покажись, — человек, зверь лесной, дух честной.

Дверь распахнулась – так же бесшумно, как и калитка – и на пороге появился сгорбленный старикан со всклокоченной седой бородёнкой, в кацавейке, рубахе навыпуск, перехваченной ремешком, картузе, плисовых штанах и сапогах «всмятку». Приложив ладонь к бровям, всмотрелся в гостей:

— Хто ето? Не признаю…

— Да будет вам, Игорь Валентинович, — усмехнулся Гурьев, с удовольствием оглядывая сторожа-смотрителя усадьбы. — Свои это. Свои.