— О, это было совсем несложно, — она улыбалась, улыбалась, и улыбка эта, не смотря на старательно укрываемую грусть, вовсе не была застывшей или искусственной. — Третий помощник был весьма любезен. Я попросила его разыскать для меня очень высокого, импозантного молодого джентльмена атлетического телосложения, путешествующего, вероятнее всего, в одиночестве. У него оказалась просто великолепная память на лица. Вот и весь секрет – никакой мистики или детектива. Меня зовут Рэйчел. Рэйчел Дэйнборо. Так что же?

— Идёмте, — кивнул Гурьев.

Рэйчел. Ох, ну, конечно же. Рэйчел. Разумеется. Как же я мог не догадаться, подумал он в бешенстве. Всё же так просто. Совсем несложно, на самом деле. Он слегка поклонился, пропуская её вперёд, закрыл каюту и двинулся следом, дав ей фору в полшага. Она оглянулась и улыбнулась ему.

Она снова была в брючном костюме, не чёрном, как ночью, а сером, из тонкой шерсти джерси, и он ей очень шёл. Что ж ты творишь, идиот, разозлился он на себя. Немедленно прекрати изображать из себя греческую статую, сейчас же. Сопи, вздыхай и жри её глазами. А иначе… Нет, испугался он. Ничего не будет, никакого «иначе». Она только что рассталась с мужчиной. С мужчиной, с которым была очень близка, которого, кажется, любила. Она ещё пахнет им, и в ней ещё не остыл, не растворился его сок. Так что ничего не будет. И вообще – это не она. Это я, это – со мной. Мне нужно просто расслабиться. Мне нужно переболеть. Это как инфлюэнца. Или как скарлатина. Сыпь, температура, горячечный бред. Это никогда не бывает слишком долго. Несколько месяцев. Ну, год, — самое многое. Год. Как раз столько, сколько я дал себе, перед тем, как окончательно вернуться. Год. Год. Год.

Гурьев знал, что с этой химией бороться – себе дороже. Он мог, в общем-то. Но не стал. И когда понял, почему не хочет этого делать, испугался по-настоящему.

Он стиснул зубы и, решительно догнав Рэйчел, даже не удосужившись спросить соизволения, осторожно, но крепко взял её за локоть. И, ощутив её нежное птичье тепло через ткань, едва удержал вздох. А она кивнула и чуть прикрыла глаза, словно одобряя его движение.

Они сели за столик у окна, из которого открывался совершенно изумительный вид на сверкающий в лучах утреннего солнца, мерно колышущийся водный простор. Гурьев протянул Рэйчел меню.

— Что вы будете есть, Джейкоб?

— Джейк. Или Джей. Всё равно.

— Всё равно, как называть вас? Или всё равно, что заказывать?

Ох, опять эта улыбка, сердито подумал он. Сердился не на неё, — на себя, разумеется. Русалочья какая-то улыбка. И белые, ровные-ровные зубы, но при этом – совершенно живые, ничуть не похожие на фарфорово-кукольные. С ума можно сойти. Да я уже… Ты что, дорогая, — ты это нарочно? Или у тебя всегда такая улыбка, Рэйчел? Я не голоден. Я не хочу есть. Я могу не есть сутками. Всё, что мне нужно – это видеть тебя, Рэйчел. Господи. Рэйчел.

— Я буду салат и яичницу. Без бекона. И чай без молока.

Её брови озадаченно приподнялись, и она с интересом посмотрела на него. Гурьев опять на себя разозлился. Я не хочу, чтобы она интересовалась мной. Не хочу. Вот совершенно. Вероятнее всего, этого избежать не удастся, но ведь я честно этого не хочу, подумал он.

— Вы совсем не похожи на вегетарианца, — Рэйчел отложила меню и подперла голову рукой.

— Я не вегетарианец, — он усмехнулся. — Просто я не ем мяса, которое не готовил сам.

— Немыслимо, — вздохнула Рэйчел. — А что это за странный акцент? Даже не акцент, скорее, интонация. Не английская. Не американская. И не колониальная. Кто вы, Джейк?

Он молчал, разглядывая её. Так, как он умел, — незаметно. Расфокусировав взгляд. Как же она хороша, подумал Гурьев. Как невероятно, оскорбительно хороша. Эта кожа, — бело-розовая, как родосский мрамор, через которую, кажется, просвечивают тоненькие русла вен, без веснушек, и несколько крошечных родинок на шее, — одна притаилась возле самого уха, маленького, такой безупречной формы. Эти волосы, — тёмно-золотистые и тяжёлые даже на вид, чуть вьющиеся, отливающие то медовой, то медной рыжинкой. Эти руки, — с узкими ладонями, длинными пальцами, вылизанными маникюром, с аккуратными, вытянутыми, как виноградины, покрытыми бесцветным лаком ногтями. Эти губы. Эти глаза, — огромные, серо-синие, тёмные, глубокие, словно океан вокруг, с фиолетовыми прожилками, и в каждом – будто крошечная искорка: золотая, синяя и зелёная одновременно. Да ведь не бывает таких глаз на свете, с ужасом подумал Гурьев.

Что-то ещё было в её лице. Что-то необычное, что-то, чему он не умел пока подобрать определения. Невероятно живое, подвижное, оно словно менялось всё время – как река. И свет. Свет? Да, конечно. Правильно. Свет. Удивительный, неземной какой-то свет изнутри. Какая банальность, подумал Гурьев. Такая банальность, что просто смешно. Обхохочешься. Но… Как же иначе это назвать?!

Кажется, пауза затянулась. Наверное, надо ей сказать, подумал Гурьев. Ведь нет более надёжного способа понравиться женщине, чем напустить на себя флёр безразличия и покров таинственности. А я так не хочу ей понравиться. Вот совершенно. Потому что она так нравится мне. Эти удивительные волосы. И глаза. Где ты взяла такие глаза, Рэйчел?! Глаза, — словно штормовое небо. И сверкающие, как…

— Я русский, Рэйчел, — вздохнул Гурьев.

— Не может быть, — её улыбка сделалась растерянной. — Вы не похожи на русского.

— Почему? — он впервые позволил себе улыбнуться за всё это время.

— Потому что русские мужчины, даже получившие светское воспитание, бесчувственны и инфантильны. Они неспособны сопереживать, особенно женщине, которая всегда – объект вожделения, в лучшем случае – предмет страсти. А вы… Вчера ночью… Вы совсем другой.

— Откуда вы знаете?

— Я чувствую, — просто сказала она.

— Вам доводилось встречать русских?

— И немало, — кивнула она. — В Лондоне. И в Париже.

— Я думаю, вы просто не застали русских в старые добрые времена, Рэйчел. В этом всё дело. И даже влюблённые в вас русские ведут себя так же?

— Господь уберёг меня от русских любовников, — фыркнула Рэйчел. — Мужчин, которые могут сделать мне больно, даже нечаянно, я держу на значительном расстоянии. Что это вы так ухмыляетесь?!

— Потому что вы выдаёте желаемое за действительное, Рэйчел.

— Какой вы проницательный, — сказала она после паузы. — Ещё один аргумент против вашего утверждения. Я не понимаю, какой резон для вас в том, чтобы выдавать себя за русского?

— Только один. Я действительно русский.

— Я вам не верю.

— Ваше право, — он пожал плечами. — Ещё меньше существует для меня резонов выдумывать и рассказывать вам несуществующие истории.

— Что это за странный браслет?

— Это? — он посмотрел на браслет, потом снова на Рэйчел: – Это память об отце.

— Покажите.