Минут через двадцать они подошли к пожарной башне. Зеленый с белым знак Службы охраны лесов предупреждал, что посторонним вход воспрещен.

– Роскошные места, – сказала Пат. – Дикая природа.

Она села на солнышке, секунду посмотрела на Уэйда, потом зевнула и запрокинула лицо к небу.

– Устала я, – сказала она. – До смерти, до смерти устала.

– Можно вернуться.

– Погоди. Скоро вернемся.

Уэйд лег на спину в тени. Лес словно наплывал на него во всей своей текучей пышности; он закрыл глаза и дал потоку увлечь себя. Ощущение бабочки. Может, мягкий осенний воздух подействовал, может – сосновый запах, но почему-то ему вдруг стало легче дышать. Пришли приятные воспоминания. Ее смех. Как она спала на боку, придвинув к носу большой палец. Как поглощала за день пять или шесть пачек «спасательных кружков». Масса всего. Масса хорошего. Он вспомнил, как они в колледже ходили танцевать, как она на него смотрела – он сам не свой делался от радости, совершенно полый, совершенно наполненный.

Радость. Было ведь.

Теперь все по-другому. Амбиции и растраченные годы. Все хорошее исчезло, выветрилось.

На какое-то время он дал чувству вины власть над собой; потом услышал, как Пат села, кашлянула. В лесных зарослях позади них стучал дятел.

– Джон.

– Да?

– Нет, ничего. Не обращай внимания. – Прошло еще несколько минут. – Знаешь, о чем я все это время думала? Я думала, какая она все-таки хорошая. Просто золото.

– Конечно.

– И в любви, среди прочего. Она души в тебе не чает.

– Я в ней тоже.

Пат покачала головой.

– Прямо как маленькая девочка, вся по рукам и ногам опутана. Ничего своего, а только: Джон то, Джон се. Я прямо на стенку лезла.

– Я могу это понять.

– Можешь?

–Да. Думаю, что могу.

Пат смахнула налипшие на руку сосновые иглы. В лучах солнца ее волосы казались почти седыми.

– Я что хочу сказать, – вновь заговорила она. – Что Кэти как бы… понимаешь… себя, что ли, потеряла с тобой. Всё твоя карьера, твои проблемы.

– Если не считать дантиста, – сказал Уэйд.

– Это пустяк

– Так мне было сказано. Но мне это пустяком не показалось.

– Перестань. Дантист – это ходячая красная кнопка была, сигнал тревоги, чтобы ты проснулся. У этой глупой затеи была одна-единственная цель – заставить тебя увидеть, что ты можешь потерять. К тому же сам-то ты что, безгрешен?

– В этом смысле безгрешен. Я ей не изменял.

– Как же, не изменял. – Пат в сердцах отмахнулась. – А с милашкой этой, с мисс Политикой? День и ночь ведь за ней бегал. Если это не измена, то я лилейная девственница.

Уэйд поднял на нее глаза.

– У меня были планы на будущее, У Кэти – тоже. Это нас с ней объединяло.

– Ты серьезно?

– Вполне.

– Ты что, совсем ничего о ней не знаешь? Да ненавидела она все это. Каждую дерьмовую минуту. Жена политика – так изволь налепить улыбочку и демонстрировать преданность. Тебе это не кажется унизительным?

– Но мы же…

–Джон, послушай меня. Помолчи, послушай. Ненавидела – это еще будет мягко сказано. Ей же плохо делалось на публике, это бросалось в глаза – она вся как замороженная становилась. Совершенно очевидно было. Для тех, кто смотрел.

– Я не смотрел разве?

– Смотрел, да не туда. Тоже, кстати, тема для обсуждения. Детектив ты наш.

Уэйд покачал головой.

– Без проблем, конечно, не обходилось, но разве мы совсем на поперечных курсах шли? Я чего-то хотел, она чего-то хотела.

– Ты сказал «хотела»?

– Хочет. И сейчас хочет.

– Не буду с тобой спорить.

– Пат, тут спорить совершенно не о чем.

Она немного еще посидела, чуть покачиваясь и поигрывая массивным серебряным браслетом; потом передернула плечами, словно отделываясь от чего-то.

– Пора идти.

– Хорошо, пойдем, – сказал Уэйд. – Хочу только, чтобы ты поняла: было, было у нас с Кэти общее. Не так все ужасно.

– Суть не в этом.

– А в чем?

Пат заколебалась:

– Не хочу развивать эту тему.

– В чем суть?

– Слушай, давай…

– Нет уж ты скажи. Что это за такая таинственная суть?

Они смотрели друг на друга, зная, что подошли к пределу допустимого. Пат стояла и стряхивала с себя иголки.

– Ладно, если уж ты хочешь всю правду. Кэти иногда довольно страшно становилось. Из-за соглядатайства твоего. Из-за того, что ты во сне выкрикивал. Она просто с ума сходила от страха.

– Это она тебе говорила?

– Незачем было и говорить. И потом, эти заголовки. Проснуться однажды и увидеть всю эту мерзость на первых страницах. Что ж, выходит, она связалась с военным преступником?

– Чепуха, – сказал Уэйд. – Слишком упрощаешь.

– Уверен?

– Абсолютно.

– Все равно. Она же твоя жена. Ты мог поговорить начистоту, объяснить все толком.

Уэйд разглядывал свои ладони. Ничего мало-мальски убедительного в голову не приходило.

– Звучит разумно, но это нельзя вот так сесть и объяснить. Что я мог ей сказать? Господи, я едва… Сейчас все подается либо черным, либо белым – вот ведь как просто, – а там были сумасшедшие краски. Никаких четких границ. Ослепительный свет. Это был кошмар, единственное потом желание – забыть. Главное – все казалось совершенно нереальным.

– И убитые тоже?

– Слушай, я не могу…

– Для них-то все было очень даже реально. – Пат повернулась и взглянула на него в упор. – Ты ничего сам не сделал?

– Что значит «сделал»?

Не придуривайся. Ты прекрасно понимаешь, о чем я спрашиваю.

Она держала взгляд несколько секунд. Щебетали птицы, дрожали солнечные блики.

– Нет, – сказал Уэйд. – Не сделал я ничего.

– Я просто…

– Все нормально. Естественный вопрос.

В доме их ждали Рут и Клод. Уэйд познакомил их с Пат, потом извинился и отошел позвонить Лаксу. Голос шерифа звучал глухо и очень отдаленно. «Пока ничего, – сказал он, – очень жаль», и после короткой паузы хмыкнул, что могло означать сочувствие, а могло и досаду.

Повесив трубку, Уэйд посмотрел на часы над кухонной раковиной. Час коктейлей; ладно, коррективы могут и подождать. Он сделал четыре крепких коктейля из водки с апельсиновым соком, достал коробку крекеров и понес все на подносе в гостиную. Клод и Рут тихо разговаривали с Пат, которая сидела на диване закинув ногу на ногу.