Она так ушла в себя, что, когда за спиной завизжали тормоза, даже не подумала отскочить, а только в недоумении оглянулась. Сзади, чуть не толкнув ее под зад, остановилась машина. Лора заторможенно, как во сне, подняла глаза и увидела, что за рулем сидит этот тупица Филин и машет ей рукой. Залезай, мол!

– Вы что, обалдели, господин следователь?! – заорала она, рванув дверцу машины. – Вы меня переехали почти! Это у вас такой способ свидетелей убирать?

На Филина ее крик не произвел никакого впечатления.

– Садитесь скорее, Алонсо. Вы мне нужны.

– Какого хрена! – продолжала возмущаться Лора, чувствуя, как трясутся коленки.

– Некогда объяснять. Поехали в вашу контору.

– А по пути вы меня на обочину выпихнете, и дело с концом?

Филин поглядел на нее своими невозможными совиными глазами.

– Вы сами-то чего несете? Какая обочина? Какой свидетель? Садитесь скорее, поедем вашу пропажу искать.

Лора набрала в легкие воздуха, чтобы с новой силой обрушиться на эту дубину стоеросовую, и тут до нее дошел смысл сказанного. Она выдохнула и уставилась недоверчиво.

– Ка… Какую пропажу?

– Не тяните время. Садитесь.

Лора молча забралась на сиденье и пристегнулась.

Мимо пункта охраны у входа они пронеслись на крейсерской скорости. Филин даже головы в сторону охранников не повернул. Лора, привыкшая перемещаться стремительно, еле поспевала за ним, чувствуя, что сейчас лучше ничего не спрашивать. Все равно не скажет. Всю дорогу Филин молчал как сыч и теперь так же безмолвно летел по коридору. У кабинета Щеглеватых он остановился и, повернувшись к охраннику, который, как выяснилось, бежал за ними, приказал:

– Ключи, директора, никого не впускать.

Втроем с испуганной Ларисой Алексеевной они вошли в кабинет и остановились на пороге. Лора огляделась. Тихо. Чисто. Пахнет дорогим парфюмом, который всегда дарила Вовчику его последняя пассия. На столе груда бумаг и паркеровская ручка, словно хозяин покинул кабинет на минуту и сейчас вернется. Лора поежилась и посмотрела на директрису. Лариса Алексеевна оглядывалась взволнованно и тревожно, пытаясь увидеть то, ради чего их притащил следователь.

– Закройте дверь и постарайтесь не мешать, – буркнул Филин. – Возможно, у меня будут вопросы.

Он прошел на середину, повертел головой и начал обыск. Женщины интуитивно шагнули поближе друг к другу. Лариса Алексеевна сжала папку, которую принесла с собой. Лора сжала руки. Почему-то ей стало страшно.

Завернутую в тряпочку Эльфу Олег Петрович нашел в поддоне птичьей клетки, стоявшей на подоконнике. Когда Щеглеватых не стало, ворону, которую он держал в кабинете, выпустили на волю. А клетка так и осталась стоять. Не успели решить, что с ней делать.

Филин развернул тряпицу и осторожно взял костяную пластину. Действительно размером с открытку, только овальная. Он присмотрелся. Девочка-подросток, чуть наклонив голову, доверчиво глядела на него серьезными серыми глазами. Огромная шляпа и чудной темно-зеленый костюм делали ее похожей на…

– Это Эльфа, – тихо сказала Лора. – Девочка-эльф. Правда похожа?

Филин молча кивнул и протянул Эльфу ей.

– Посмотрите внимательно, нет ли каких-нибудь повреждений. Если все в порядке, будем оформлять.

Лора посмотрела умоляюще.

– Олег Петрович, можно я ее Ольге Тимофеевне отнесу? Хотя бы на один день. Это ее ангел-хранитель. Если Эльфа будет рядом, она сразу поправится.

Филин постучал по столу.

– Ну, если вы в это верите…

– Еще как!

Ольга Тимофеевна спала. Лоре показалось, что сегодня больная выглядит гораздо лучше. Решив дожидаться пробуждения подруги, девушка села на стульчик у окна и, не утерпев, достала из сумки портрет.

– Она мне сегодня приснилась, – вдруг услышала Лора. Ольга Тимофеевна, не отрываясь, смотрела на свою Эльфу.

– Во сне она сказала: «Завтра приду тебя навестить».

– Так и сказала?

– Ага. Так я с утра уже жду.

Вопреки общему мнению, родители Гаврилы не были юмористами. Фанатичными почитателями классика отечественной литературы, пропагандирующего социальную справедливость и высокие человеческие отношения, впрочем, тоже. Просто они были молоды и к моменту его появления на свет озабочены совсем другим. Несмотря на приближающиеся роды, они помчались участвовать в Грушинском фестивале авторской песни, который за все годы не пропустили ни разу еще с тех времен, когда их привозили туда родители. Именно на фестивале они когда-то познакомились и влюбились друг в друга. Как можно было не поехать? Тем более что до назначенного врачами дня оставалось по меньшей мере три недели. Как водится, они предполагали, а Бог располагал. Поэтому ребенок появился на свет в палатке, а роды принял старый, насквозь прокуренный бард Гаврила Ионович, который на заре туманной юности служил акушером в какой-то районной больничке. В честь него мальчишку и назвали. Впопыхах о классике Николае Гавриловиче Чернышевском никто и не вспомнил, так что по факту он был совершенно ни при чем.

Однако сам Гаврила Николаевич Чернышевский так не думал.

Сегодня он в который раз перечитал слова Николая Гавриловича, которым старался следовать всю жизнь: «Если человек утратит любовь к честности, он быстро вовлечется в такое множество дурных поступков, что приобретет привычку к бесчестным правилам жизни». Золотые слова. Можно сказать, пророческие. Как же так случилось, что он приобрел эту бесчестную привычку? Гаврила Николаевич взъерошил волосы, подпер рукой щеку и пригорюнился. Он всегда гордился своей честностью и праведным образом жизни, достойным памяти великого русского писателя, своего почти что полного тезки. И что? Где душевная гармония, так долго сопровождавшая его по жизни? Что скажут родители? А Оля? Что подумает о нем Оля? Девушку он выбрал, потому что ее звали так же, как жену писателя. Правда, отчество у любимой было не Сократовна, поэтому он не мог, по примеру Николая Гавриловича, называть ее Волгой Саратовной, но все равно, имена возлюбленных их сближали. До последнего времени.

Однако теперь между ним и его кумиром разверзлась пропасть.

Гаврила посмотрел на портрет писателя, стоявший на столе. За круглыми стеклами очков глаза Николая Гавриловича казались строгими и укоряющими. Даже поза – сложенные на груди руки – выглядела какой-то обвиняющей. Да-с, оплошали вы, молодой человек.

– Я вел себя трусливо и недостойно. Как честный человек, я должен исправить свою роковую ошибку!

Гаврила Николаевич Чернышевский встал из-за стола и стремительно вышел вон из дома.

Звонок Гаврилы застал Лору на пути в Гатчину. Там тосковал без хозяина Муми-тролль. Она ездила к нему каждый день. Выгуливала, кормила, чесала брюшко и рассказывала новости. Из всех друзей только он один был рядом. Сначала она хотела забрать собаку в Питер. Ей было не по себе в пустой квартире. Вдвоем с Муми стало бы веселей. Но песик уходить не хотел. Она его понимала. Как же ему уйти? Хозяин вернется, а друга нет. Сбежал на сытные хлеба. Бросил. Как честный пес, Муми-тролль такого позволить себе не мог.