Так мы встретили рассвет. Когда серый свет просочился в узкие окна и открытую дверь, а догорающие свечи стали выглядеть жалко, мужчины уже клевали носом, а многие девушки крепко спали в их объятиях, положив головы на плечи кавалеров, обтянутые ворсистой байкой, и приоткрыв во сне алые губы. Я тоже ужасно устал к тому моменту, когда вышел из дома и отправился обратно в Феней на повозке с сеном, запряженной осликом, но я чувствовал, что мои усилия не пропали даром: большая компания друзей – а теперь они стали мне настоящими друзьями – отправилась провожать меня до проселочной дороги. Бедная вдова с благодарностью смотрела мне вслед и махала рукой из открытой двери, освещенная первыми розовыми лучами восходящего солнца, сулящими проблеск надежды.

Когда стихли аплодисменты, администратор встал и произнес:

– Дамы и господа, прежде чем мы продолжим, я хочу увидеть одну вещь: как два моих добрых друга пожмут друг другу руки. Два очень хороших человека, два лидера и представителя великих направлений в искусстве, которое всем нам дорого и представлять которое – наше призвание: трагедии и комедии. Я не считаю это таким уж необходимым, так как в тесном сотрудничестве, обусловленном нашей работой, мы можем безжалостно поддразнивать друг друга. Но здесь присутствуют несколько посторонних людей, вот эти джентльмены, – тут он указал на железнодорожников, – и они наши гости. Мне бы не хотелось, чтобы они подумали, будто осыпание друг друга пассажами, полными иронии и сатиры, которое только что имело место между двумя опытными представителями трагедии и комедии, нарушает их добрую дружбу.

Оба упомянутых актера признали справедливость его слов, встали и протянули друг другу руки.

– Остряк, старина, пью за твое доброе здоровье и твою семью, и пусть они будут здоровы и благоденствуют, – произнес трагик.

– Кости, мой старый приятель, – ответил комик, – пью за гвоздь в твоем гробу и за отсутствие волос на твоей голове. Когда я смотрю на твои гиацинтовые локоны и вижу силу и симметрию той формы, которой так гордятся все твои товарищи, я думаю, что это равноценно проявлению чувств, самому далекому от недоброжелательства.

И эти двое, которые на самом деле были старыми и испытанными друзьями, хотя и непрерывно сражались друг с другом, сердечно пожали друг другу руки. Администратор понял, что инцидент исчерпан.

– Следующий! – произнес он, указывая на суфлера рукой, которая не держала кружку горячего грога, и тот начал:

– Наверное, я должен рассказать о моем личном опыте, который связан с театром. Жаль, что мои возможности так ограничены; если бы я мог рассказать о приключениях моей юности во время наводнений и на полях сражений, «я бы мог поведать такую повесть», от которой вас «обдало бы стужей, и каждый волос встал стоймя, как иглы на взъяренном дикобразе»[15].

– Кстати, насчет наводнений: о каком это наводнении вы говорили с Остряком недавно ночью? Кажется, эта тема вас обоих очень заинтересовала, – произнес «благородный отец».

– Ах, это, – ответил суфлер, усмехнувшись. – Занятный случай, но его нельзя назвать историей в полной мере. Кроме того, хотя я был там, все, что произошло, не касалось меня лично. Мистер Хаппл тоже был там, и он может рассказать больше: я знал лишь о том, как выбирались из наводнения и что сказал дирижер, а он слышал признания.

– Сейчас не об этом, – возразил ведущий. – Потом мы до него дойдем.

– Да-да, расскажите о вашей роли.

Это предложение внес администратор, поэтому суфлер воспринял его как приказ или по крайней мере как указание режиссера.

– Мистер Бенвиль Нонплассер, любое ваше пожелание должно быть выполнено, – ответил он, низко поклонившись.

– Это произошло в восьмидесятых годах. Я тогда работал в Америке, в «Виндзорской театральной компании». Между прочем, был вторым ведущим актером, но – увы, времена меняются! Итак, мы съездили на север, на восток и на запад, и как раз начиналась последняя четверть восьмимесячного турне, когда труппа прибыла в Новый Орлеан. В тот год выдалась необычно сухая осень, и уровень воды в реках упал до такого уровня, какого не видали уже много лет. Земля вся спеклась и потрескалась, деревья сгубил суховей, а трава и подлесок стояли бурые, как папоротник в декабре. Воды` в Миссисипи осталось так мало, что под набережными стали видны трубы, а бурлящие водовороты под ними выглядели густыми, как гороховый суп. Мы договорились играть три недели, до, во время и после Марди Гра[16], а поскольку вот уже два месяца давали разовые выездные спектакли, все рады были передохнуть на одном месте. Никто не может представить себе, пока не попробует сам, как это утомительно – менять место жительства каждый день, да пусть даже через день. Иногда это все так изматывает, что просыпаешься утром и не понимаешь, где находишься, даже если накануне вечером не работал на сцене вместе с остальными.

Прямо перед Марди Гра погода изменилась. На два дня установилась душная, влажная жара, и это было самое ужасное из всего, что я испытал. Сухим было остаться решительно невозможно, и я каждый вечер боялся, что у актеров потечет грим. Просто чудо, как не отклеивались усы, а что касается молодого красивого румянца на девичьих щеках – ну, «божество намерения наши довершает, хотя бы ум наметил и не так»[17]. Затем полил дождь. Боже мой, что это был за дождь, в смысле его количества и качества! Казалось, небо заполнили ангелы, которые лили воду из ведер. Земля была такой твердой, что сначала дождь не впитывался в нее, а стекал ручьями и реками. Вы знаете, что за город Новый Орлеан. Его верхушка чуть возвышается над водой, пока уровень реки низкий, но, когда Миссисипи поднимается, сточные трубы переполняются, река выходит из берегов и заливает город. Мы ничего не имели против дождя – хотя он портил наше выступление на улицах, зато охлаждал воздух, а это уже много значило.

Я нигде не видел более уродливых улиц, чем в Новом Орлеане. Теоретически это восхитительный город, и если бы я привел одни голые факты, то ввел бы вас в заблуждение. Например, что бы вы подумали об улицах, по обеим сторонам которых текут потоки воды, и вы постоянно слышите их журчание, когда идете по ним? Звучит мило, правда? Но ведь весь город – это глина, и вода от нее мутная; ручьи, текущие вдоль улиц, полны грязи, в которой лениво вращаются разнообразные отбросы. Стоит копнуть на фут на любой улице, и найдете воду; вот почему газовые трубы проложены по воздуху, а покойников хоронят выше земли в оштукатуренных склепах, похожих на хлебопекарные печи.