Вчера при отъезде из Пскова князь Долгорукий доложил Его Величеству: «мы не успели получить провизию в поезда и Ваше Величество не сетуйте, что завтра стол будет кой из чего». Государь ласково и спокойно взглянул на Василия Александровича и улыбаясь сказал:

«Да мне все равно. Вы дадите мне стакан чая и кусок хлеба, и я буду совершенно удовлетворен»…

Сказано было это, как все, что делает Государь, без малейшей рисовки, без подчеркивания своего положения.

Все эти дни с 1-го марта Государь был в кубанской пластунской форме, выходил на воздух, несмотря на свежую ветреную погоду, без пальто в одной черкеске и башлыке. Он такой моложавый, бодрый и так легко и скоро ходит.

Когда я смотрел на Него сегодня, мне припомнились почему-то слова флигель-адъютанта А. А. Дрентельна{132}: «Государь никогда не торопится и никогда не опаздывает». Так ли это теперь, когда все рушится.

Мы все, которые имели счастье знать ближе других Царя, понимали, какого человека лишается Россия и какой от нее отходит Государь в такую тяжелую историческую эпоху великой войны.

Утром 3-го марта я зашел в купе барона Штакельберга. Он сидел еще не одетый, и все лицо его было красно от слез.

«Меня возмущает обстановка, при которой совершен переворот. Готовили все это давно. Воспользовались только волнениями в Петрограде. Ставка по отъезде Государя в один день снеслась со всеми главнокомандующими фронтов от севера России до Румынии и Малой Азии. Установилась полная связь между Алексеевым, Родзянкой и всеми высшими генералами. Английский посол Бьюкенен принимал давно горячее участие во всех интригах и происках. Решили, что надо сменить «шофера», и тогда Россия помчится быстрее к победе и реформе. И начальник штаба Государя, Его генерал-адъютант прощается с Его Величеством 27 февраля, провожая Государя в Царское для создания «ответственного министерства», а час спустя начинает осуществлять смену шофера. Вот что меня особо удивляет и возмущает. Ведь это измена и предательство».

Я ответил Штакельбергу, что мне трудно понять поведение Алексеева, тем более, что лично давно его знаю. Я Алексеева помню еще на академической скамье. Он товарищ моего брата по академии. Все считали его простым, искренним и чистым человеком. Некоторые увлекались им, находили его даже особо даровитым, чуть ли не государственным человеком. Я лично никогда не разделял этого взгляда. Мы целый год писали вместе с Алексеевым книгу о Суворове, и пришлось узнать его хорошо. Михаил Васильевич средний человек, но необычайно упорный и трудолюбивый. Он без особой воли и склонный подпадать под влияние. Алексеев всегда выбирал в сотрудники себе не даровитых людей, ему нужны были исполнители, он работал всегда единолично. Но все-таки я не могу понять, как Алексеев мог осуществить это величайшее предательство. Как этот действительно религиозный человек мог изменить своему Царю, будучи самым доверенным у него лицом.

«Как встретится сегодня Алексеев с Государем, как он будет глядеть ему в глаза», – сказал Штакельберг. «И все это совершено в два-три дня с 28 февраля по 2 марта. Да новая и еще небывалая в истории России позорная страница», – продолжал барон Штакельберг.

К вечеру, когда уже стало темнеть, проехали Оршу – это преддверие Ставки. Шумная толпа, как всегда, наполняла грязную станцию в этом узловом пункте. Но на платформе около поезда было тихо, спокойно.

Около 9 часов Государь прибыл в Могилев. Поезд тихо подошел к «военной» длинной, пустынной, открытой платформе, к которой всегда прибывали Царские поезда. Высокие электрические фонари ярко освещали небольшую группу лиц во главе с генералом Алексеевым, прибывшими встретить Его Величество.

Небольшой, с седыми усами, солдатской наружности, невзрачный генерал Алексеев вытянулся, отдал честь. К нему подошел Его Величество, протянул ему руку, поздоровался, что-то спросил его и затем сел в автомобиль с графом Фредериксом и отправился к Себе по пустынным, тихим улицам Могилева. Мы все проследовали за Его Величеством и разместились в своих обычных помещениях.

Час спустя уже около 11 часов вечера я прошел в генерал-квартирмейстерскую часть к генералу Клембовскому. Я знаю Владислава Наполеоновича давно, так как мы одного выпуска из военного училища. Это умный, выдержанный, скрытный человек, хороший офицер генерального штаба, боевой генерал и известный военный писатель. Нам помешали говорить, так как генерал Алексеев прислал за Клембовским. Я узнал только, что завтра в обычное время, после 9 часов утра, Государь прибудет в штаб для выслушивания доклада начальника штаба генерала Алексеева в присутствии генерала Клембовского и генерал-квартирмейстера генерала Лукомского.

«Я не могу не выразить удивления, как после того, что произошло, Государь все-таки будет принимать обычный наш доклад», – сказал мне генерал Клембовский и пошел в кабинет генерала Алексеева.

Я спустился в первый этаж и здесь в одной из комнат встретил графа Граббе, который был очень оживлен. На мой вопрос, почему он здесь так поздно, граф Граббе ответил: «Я был у Алексеева и просил конвой Его Величества сделать конвоем Ставки. Он обещал».

Удивленный этими соображениями командира конвоя Русского Государя устроить этот конвой в Ставку уже без Царя, я заметил Граббе, что зачем он так торопится с этим делом, ведь Его Величество еще в Ставке.

«Да, но нужно не упускать времени», – ответил Граббе и быстро ушел из комнаты.

Этот случай был первый из подобных, когда люди так спешно стали менять идею службы, ее принципы…

В комнатах генерал-квартирмейстерской части все было по-прежнему. Дежурили полевые жандармы, сидели офицеры за столами, стучал телеграфный аппарат…

На маленькой площади у дворца и старинной ратуши, в круглом садике стояли посты дворцовой полиции, а у подъезда Государя в дубленых постовых тулупах находились по-прежнему парные часовые Георгиевского батальона.

Могилев тих, малолюден и спокоен, как всегда. В Царских комнатах долго, долго светился огонь. Точно ничего не случилось, точно то, что я видел, что все мы пережили, был сон.

Суббота, 4-го марта{133}.