Преклонивший колени Томас взглянул наверх и между редеющими облаками над обгорелыми церковными стенами увидел парящего канюка. Потом отец Хобб подошел ближе и навис над кающимся.

— Я не заставлю тебя бубнить «Отче наш», Том, — сказал он, — а выберу наказание потяжелее. Кое-что очень тяжкое. — Священник возложил руку на голову Томаса. — Твоей епитимьей будет выполнение обещания, данного твоему отцу.

Он помолчал, ожидая ответа, но Томас не двигался, и отец Хобб сердито спросил:

— Ты слышишь?

— Да, святой отец.

— Ты разыщешь копье святого Георгия, Томас, и вернешь в Англию. Таково твое наказание. А теперь, — он перешел на отвратительную латынь, — именем Отца, и Сына, и Святого Духа я отпускаю тебе грехи. — Он сотворил крест. — Не трать свою жизнь попусту, Том.

— Похоже, я уже растратил ее, святой отец.

— Ты еще молод. Так кажется, когда молод. Когда ты молод, жизнь — это сплошная радость или страдание. — Он помог Томасу встать с колен. — Ты ведь не висишь на виселице, верно? Ты жив, Том, и в тебе еще много жизни. — Священник улыбнулся. — У меня такое чувство, что мы еще встретимся.

Томас попрощался с друзьями, и Уилл Скит, забрав коня сэра Саймона Джекилла, повел эллекин на восток. В разоренной деревне остался фургон и его маленький эскорт.

Старшего в эскорте звали Хью Болтби, он был одним из лучших латников Скита и считал, что, скорее всего, встретится с врагом на следующий день, где-нибудь близ Гингама. Ему предстояло передать графиню и скакать обратно к Скиту.

— А тебе бы лучше сменить одежду стрелка, Том, — сказал он.

* * *

Томас шагал рядом с фургоном, а конем правил Пьер — старик, которого придавил сэр Саймон. Жанетта не пригласила Томаса внутрь, она делала вид, что его не существует. Но на следующее утро, когда они встали лагерем на заброшенной ферме, графиня рассмеялась, увидев Томаса в наряде странствующего монаха.

— Мне очень жаль, что так получилось, — сказал он.

Жанетта пожала плечами.

— Может быть, оно и к лучшему. Пожалуй, мне стоило отправиться к герцогу Карлу еще прошлой зимой.

— Почему же вы не уехали, моя госпожа?

— Он не всегда был добр ко мне, — задумчиво проговорила она, — но, я думаю, теперь все может быть иначе.

Она убеждала себя, что отношение герцога к ней изменилось благодаря письмам, которые она ему посылала и которые могли ему помочь, когда он поведет свои войска на Ла-Рош-Дерьен. Она надеялась, что герцог примет ее, ведь ей отчаянно была нужна безопасная жизнь для сына, Шарля. Мальчик так радовался приключениям и поездке в тряском скрипучем фургоне. Они вместе начнут новую жизнь в Гингаме. И в Жанетте проснулась вера в эту новую жизнь. Ей пришлось покинуть Ла-Рош-Дерьен в лихорадочной спешке, бросив в повозку только возвращенные доспехи, меч и кое-что из одежды; впрочем, у нее были кое-какие деньги, которые, как подозревал Томас, дал ей Скит. Но настоящие ее надежды были связаны с герцогом Карлом, который наверняка подыщет ей дом и одолжит денег в счет пропавшего оброка из Плабеннека.

— И конечно, он полюбит Шарля, как ты думаешь? — спросила она Томаса.

— Разумеется, — ответил Том, посмотрев на мальчика, который размахивал вожжами и цокал языком в тщетных попытках заставить лошадь ехать быстрее.

— А что думаешь делать ты? — спросила графиня.

— Я-то не пропаду, — ответил Томас.

Ему не хотелось признаваться, что он не знает, что делать дальше. Вероятно, отправится во Фландрию, если сможет добраться. Поступит лучником в новое войско и будет по ночам молиться, чтобы никогда больше на его пути не попался сэр Саймон. Что касается епитимьи и копья святого Георгия, у него не было никаких соображений, как найти копье и как его вернуть на место.

На второй день пути Жанетта решила все-таки считать Томаса другом.

— Когда мы приедем в Гингам, — сказала она, — ты найдешь, где остановиться, а я уговорю герцога дать тебе пропуск. Даже странствующему монаху пригодится пропуск от герцога Бретани.

Но странствующие монахи не ходили с оружием, не говоря уж о длинном английском луке, и Томас не знал, куда его деть. Ему претила мысль избавиться от лука. Вид обгорелых бревен на заброшенных фермах подал ему идею. Он отломал короткий конец почерневшей жерди и привязал поперек к цевью лука со снятой тетивой, так что оно стало напоминать крестообразный посох пилигрима. Томасу вспомнился доминиканец, пришедший как-то в Хуктон с точно таким же посохом. Тот странствующий монах так коротко подстригал волосы, что казался лысым, и читал такие страстные проповеди у церкви, что отец Томаса прогнал его, устав от напыщенных речей. Теперь Томас рассчитывал изобразить такого же чудака. Жанетта предложила ему привязать к посоху цветы, чтобы замаскировать лук еще лучше, и он обернул свое оружие высоким загрубевшим клевером, выросшим на заброшенных полях.

Захваченный в Ланьоне фургон, влекомый сухопарой лошадкой, подскакивая и громыхая, катил на юг. Приближаясь к Гингаму, латники стали еще осторожнее, боясь засады арбалетчиков в прилегающем к самой дороге лесу. У одного из англичан был охотничий рог, и он постоянно трубил, чтобы предупредить врага о своем приближении и дать им знать, что отряд идет с миром, а Болтби прицепил к концу копья полоску белой ткани. Засады не было, но в нескольких милях от Гингама впереди показалась река, где путников поджидали вражеские солдаты. Вперед вышли два латника и дюжина арбалетчиков, подняв свое оружие, и Болтби позвал из фургона Томаса.

— Поговори с ними, — велел он.

Томас занервничал.

— Что им сказать?

— Дай им свое благословение, черт возьми, — сердито проговорил Болтби, — и скажи, что мы идем с миром.

С колотящимся сердцем и пересохшим ртом Томас пошел по дороге вперед, его черная ряса непривычно хлопала по лодыжкам. Помахав арбалетчикам рукой, он крикнул по-французски:

— Опустите оружие! Эти англичане идут с миром.

Один из всадников поскакал вперед. На его щите виднелся белый герб с горностаями, как у солдат герцога Иоанна. Сторонники герцога Карла окружали горностая синей гирляндой с геральдическими лилиями.

— Ты кто? — спросил всадник.

Томас открыл рот для ответа, но слова замерли в горле. Разинув рот, он уставился на всадника с рыжеватыми усами и странными желтыми глазами. «Внушительный ублюдок», — подумал Томас и поднес руку к лапе святого Гинфорта. Возможно, святой вдохновил его, так как он вдруг испытал подъем и нашел удовольствие в роли монаха.

— Я всего лишь смиреннейший раб Божий, сын мой, — вкрадчиво проговорил Томас.

— Англичанин? — с подозрением спросил латник. Томас говорил по-французски почти безупречно, но это был французский английских правителей, а не тот, на котором разговаривали во Франции.

Снова у Томаса похолодело в груди, но он выиграл время, перекрестившись, и с этим движением к нему вернулось вдохновение.