Ещё семь лет Леночка прожила в этом сияющем истерической чистотой жилище, где влажная уборка была превыше нормальных человеческих отношений. Сосуществуя с полусумасшедшей мамой, регулярно терпя посещения совсем уже тронутой злобной бабушки. А после школы уехала в столицу поступать в медицинский институт. Все эти годы она постоянно встречалась с папой. Это было сложно, потому что любые отношения с отцом были под категорическим запретом, но она выкрутилась. Кружки в доме пионеров, танцы, театральная студия. Всегда было что пропускать. Папа женился на нормальной женщине, ставившей душевное спокойствие в доме во главу угла и уж точно куда выше разбросанных в неположенных местах носков. И во всякую муть, вроде комка волос в углу наволочки, папина жена не верила. Потому что точно знала: волосы сбиваются в углу наволочки, потому что такое у них, у волос, свойство – сбиваться в углах. Тупое физическое земное свойство волос, взаимодействующих с углами, – и только. Она была смешливой доброй умной женщиной и, когда Леночка с отцом на кухне пили свой ритуальный кофе с толстыми ломтями российского сыра, всегда уходила в комнату или в магазин, чтобы не мешать. Она же приобщила Леночку к химии и биологии, потому что сама была врачом-лаборантом, и девочка жадно накинулась на изучение реально имеющих место быть процессов, потому что от странностей материнского дома устала. Благодарный мозг легко впитывал понятное. Магия объяснимого и разумного была куда увлекательнее пучков сухой травы, раскиданных матерью и бабкой по Леночкиной комнате по непонятным дочери алгоритмам. А то, что кислород – самый распространённый элемент на Земле и почти половина атомов, составляющих нашу планету, – атомы кислорода, было для Леночки конструктивнее, чем «Лотос во Дворце Воздуха». Леночке надо было не просто уйти от матери и бабки, но сбежать из города. В этом «дворце» кислорода ей явно не хватало.

Папа всё понял, и хотя родной Леночкин город был не так уж и мал, но всё равно слишком близко к родным и близким женщинам, то есть очень далеко от возможности счастья. Или как минимум покоя и воли. У Леночки в аттестате были почти сплошь отличные оценки, а папина жена сама окончила столичный вуз и кое-кого знала, кто знал ещё кое-кого и т. д. Так что Леночка поступила в медицинский институт на лечебный факультет, получила место в комнате приличного общежития и начала дышать полной грудью, пить кофе, когда захочет, и полоскать в нём толстый кусок российского сыра, сколько и когда вздумается. Тем более под это дело действительно очень хорошо думалось.

С учёбой не было никаких проблем. У Лены была отличная память, девушкой она была сообразительной, к соблазнам и развлечениям подходила очень выборочно, зато посещала почти все кружки в рамках студенческого научного общества. Ей очень хотелось выбиться в люди, что называется. Она наблюдала, как коренные московские жители пренебрегают данными им по факту рождения возможностями, и не понимала, как можно бросать в придорожную пыль драгоценные дары. Папа говорил ей, что потому и пренебрегают, что дары. Будь оно заработано или куплено дорогой ценой, иначе бы и ценилось.

Постепенно Лена отошла и от общения с отцом. И даже в каникулы в последние годы учёбы домой не возвращалась. После третьего курса она стала жить с московским мальчиком Юрой, её одногруппником. Он был хорошеньким, хотя и чрезвычайно манерным. Его бабушка недавно скончалась, оставив двухкомнатную квартиру в центре, и он предложил девушке, между прочим, не просто жить вместе, а как положено – руку и сердце. Но Лена почему-то медлила. Во-первых, Юрина мать была категорически против такого «мезальянса»: «толстушка из провинции» – и её «единственная кровиночка». Во-вторых, Леночкино честолюбие простиралось куда дальше избалованного, хотя и честного, маменькиного сынка. «Максимум, чего он добьётся, – заведование каким-нибудь заштатным отделением. И то годам к сорока», – размышляла Лена, помешивая толстым куском сыра горячий кофе.

Узнав, что мотивации для экстренной свадьбы в виде нежелательной беременности не существует, Юрочкина мама скрепя сердце согласилась на проживание этой «провинциальной коровы» под одной крышей с «кровиночкой». Спустя же некоторое время она пообвыклась с текущими обстоятельствами и даже почти полюбила Леночку. Потому что девочка была красива, хоть и несколько «в теле» (наследственность по женской линии в виде склонности к полноте давала о себе знать), весьма умна, и сын, живя с ней, даже стал учиться лучше. Ладно уж, пусть женится. Его надо делать акушером-гинекологом, а невестке (да-да, Юрина мама уже именно так называла Леночку даже вслух) – терапию. Пусть себе сидит в дневное время на приёме в поликлинике, женщине эти постоянные ночные дежурства в стационаре, и уж тем более тяжёлый хирургический труд, совершенно ни к чему. Свою скромную копейку будет иметь, а после окончания рабочего дня домой, где муж, дети, приготовить, постирать, телевизор и, в общем, всё как положено.

У Лены же были свои планы. Не совсем ясные, и потому она пока молча слушала весь этот птичий гомон. Леночка хотела, чтобы ей было хорошо. Она не могла сказать, что с Юрой ей плохо, но стоило ли тащиться в столицу лишь для того, чтобы «усредниться» в новом качестве. Когда вокруг вдруг появилось столько возможностей, хотя неясно пока, как до них добраться и чем бы таким заняться, чтобы… Чтобы было хорошо. И не просто хорошо, а очень хорошо. Единственное, что Леночка знала наверняка, – что она хочет заниматься медициной. И заниматься ею до самых что ни на есть головокружительных успехов – до славы и, разумеется, денег. И ради этого она была готова на что угодно, даже терпеть, сколько это необходимо, Юру с его мамой. Особенно сейчас, в тотальный переходный период во всём – в стране, в образовании, в медицине и, главное, в её, Лены Кручининой, жизни.

Когда Лена перешла на шестой курс, институт переименовали в академию. И у академии появился новый ректор. Молодой, яркий, новатор, сменивший старого – пожилого и слишком… академического. Человек прогрессивных политических взглядов, прежде – один из самых блестящих профсоюзных лидеров, всегда боровшийся в меру сил с коммунистическим тоталитарным режимом, оппозиционер… бла-бла-бла… Алексей Николаевич Безымянный. Ранее он заведовал кафедрой А&Г факультета повышения квалификации и последипломного обучения и студентам был неизвестен.

Красивый форматный блондин с ясными глазами, выступив перед всеми курсами поочерёдно, – а говорить он любил и умел, – растревожил что-то неясное – не то гипофиз, не то надпочечники, не то и вовсе душу, хотя кто знает, где она там, та душа? Уж не между ног ли? Похоже, вся женская часть аудитории прилипла к трусам и массированно обстреливает оратора увлажнёнными томными взглядами. «Сейчас он утонет. Или захлебнётся», – ухмылялась Леночка, исподтишка оглядывая аудиторию. Но новый ректор был, похоже, опытным пловцом-марафонцем в данной среде. Он не просто технично преодолевал волны, исходящие от публики, – он явно получал удовольствие от процесса. Ни конкретной цели, ни более-менее внятной задачи так и не сформировалось, но Лена, совершенно неожиданно для себя, решила стать акушером-гинекологом, хотя прежде склонялась к хирургии, несмотря на аргументы «свекрови» в пользу терапии. Видимо, для того, чтобы поближе подобраться к этому весьма интересному ректору, потому что… Она не знала почему. Он просто «оставил след».