И тут мы подходим к самому важному с теоретической точки зрения обстоятельству, снова обращаясь к теме центра и периферии, метрополии и колоний. Не будучи к моменту начала своей экспансии национальным государством, Московия приобрела в ходе данного процесса совершенно уникальный опыт. Что, собственно, произошло в период с конца XV по начало XVIII столетия? Мы полагаем, что параллельно шли два процесса экспансии.

С одной стороны, Московия, будучи окраиной Древней Руси, историческими центрами которой выступали Новгород и Киев, стремилась восстановить единство русских земель — естественно, под своим началом, опираясь как на свой статус новой столицы православного мира, «третьего Рима», так и на результаты своих усилий по освобождению русских земель от монгольского владычества. Главными вехами в данном процессе было покорение Новгорода в 1570 г., Ливонская война, на некоторых ее этапах приносившая контроль фактически над всей северной частью древнего «пути из варяг в греки», и борьба с Речью Посполитой, закончившаяся в 1650-е гг. присоединением Левобережной Украины. Именно к началу второй половины XVII века Московия по сути сформировалась если не как национальное, то как «историческое» русское государство, восстановив контроль над основными центрами древнерусской цивилизации.

С одной стороны, Московия, представлявшая собой на протяжении более двух столетий окраину монгольской зоны влияния, в то же самое время начала экспансию на восток, ставшую естественным продолжением борьбы с Ордой и реализацией черт, обретенных в ходе монгольской рецепции. Окончательно сбросив монгольское иго в 1480 г., Московское княжество подчинило себе Казанское и Астраханское ханства, к последней трети XVI века расширило свой контроль до Урала, а затем провело колонизацию Сибири, распространив свое влияние до Забайкалья и Берингова пролива как раз к тому времени, когда Переяславская рада приняла историческое решение о переходе запорожского казачества под протекторат русского государя.

Начав экспансию в конце XV века как крупное феодальное княжество, Московия закончила ее во второй половине XVII столетия как классическая империя, хотя формально она не именовалась таковой на протяжении еще семи десятилетий. Мы рискнем определить русское государство времен царя Алексея Михайловича как Московскую империю — что, на наш взгляд, более чем логично укладывается в ту историческую линию преемственности, первыми звеньями которой выступали Римская и Византийская империи, названия которых навсегда остались связаны с названиями их имперских центров. Мы пойдем даже дальше и в качестве научной провокации попробуем предположить, что само изменение титулатуры московских правителей с великокняжеской на царскую, произошедшее в середине XVI века, удивительно точно совпадает с началом становления Московской империи (не стоит забывать, что этимологически слово «царь» прямо связано с латинским Caesar, «цезарь» — т. е. с титулом, принятым римскими правителями в то время, когда Рим превращался в центр огромной «колониальной» империи). Под Московской империей (этот термин, на наш взгляд, нуждается в дополнительном осмыслении и научном описании) мы понимаем русское государство, уже простершееся в Сибирь, но еще не завершившее окончательно реинкорпорирование в свой состав территорий Древней Руси — т. е. «расширенную Московию» образца второй половины XVII и начала XVIII веков.

Однако еще более важным обстоятельством является тот факт, что Московская империя, по сути, и стала тем «коконом», в котором зародилась Россия в ее современном понимании. Особенностью становления России как государства стала синхронизация процессов консолидации исторических территорий новой метрополии и ее колониальной экспансии в земли, никогда не принадлежавшие к ней как цивилизационной общности. Сравнивая это с Европой, следует представить себе Кастилью и Леон, овладевшие Мексикой или Перу и лишь затем приступившие к присоединению Севильи, Валенсии и Гранады. Не сформировавшись как национальное государство, Московия превратилась в многонациональную империю, сочетавшую в себе крайне разнородные элементы. В центре находилась метрополия, властители которой воплощали в себе средоточие светской и духовной власти; к западу лежали древние города, являвшиеся историческими источниками русской цивилизации, но в новых условиях игравшие заведомо подчиненную и второстепенную роль; на восток простирались бесконечные колонии, быстро инкорпорировавшиеся в новое государство как его составная часть. Как бы это государство ни называлось, по своей форме оно представляло классическую европейскую империю того времени — но в ее структуре не существовало прочного национального центра (отчасти это образование опять-таки было похоже на Римскую империю, где этническая идентичность римлян была, видимо, менее значима, чем культурная, — только в русской истории роль культуры играла православная религия).

Специфика русского имперского транзита обусловила два важных следствия.

С одной стороны, империя, которая формально была учреждена в 1721 г. как российская, но по сути вполне уже сформировалась с присоединением Украины в 1654 г., не была империей, созданной Россией, — это справедливо ровно настолько же, насколько очевиден и тезис о том, что Россия не могла колонизировать саму себя. Именно этим данная империя отличалась от Испанской, Британской или Французской, которые были построены приблизительно в ту же историческую эпоху Испанией, Великобританией или Францией, но состояли при этом из самих данных государств как метрополий и из принадлежащих им колоний. Если, повторим еще раз, мы хотели бы рассуждать о русском государстве в той же «системе координат», в какой европейские историки рассматривают истории собственных стран, гигантская восточноевропейская империя конца XVII века должна была называться Московской империей, и никак иначе. Однако то обстоятельство, что «московскость» не была воплощением национального государства, требовало от империи продолжать «на ходу» выстраивать свою национальную идентичность, превращаясь в Россию. В результате, в отличие от европейских империй, в случае с Российской империей слово «российская» выступает обозначением этнонациональной определенности государства, а слово «империя» — ее политической формы. Речь на этом этапе идет не о России как создавшей собственную империю метрополии, но о России как государстве, существующем в форме империи. Если пользоваться формулировкой (на наш взгляд, появившейся вовсе не случайно) действующей Конституции Российской Федерации, согласно которой (ст. 1 п. 2) «наименования Российская Федерация и Россия равнозначны»[410] (позже мы оценим значение этой идентификации), можно сказать то же самое и относительно равнозначности в прошлом понятий «Россия» и «Российская империя». Россия появилась как «сбросившая свою старую кожу» Московская империя, развивалась как империя и существует до сих пор как империя — какими бы современными и демократическими ни были ее институты (можно вспомнить, например, что в ХХ веке Британская империя управлялась в части Канады или Австралии с Новой Зеландией методами, которые не предполагали никакого насилия, обычно связываемого с империями, но от этого не переставала таковой являться). Имперская сущность России, которая никуда не исчезала с самого возникновения ее как единого государства, наиболее выпукло воплощалась, на наш взгляд, в том, что эта сложносоставная и полиэтническая страна никогда не строилась «снизу вверх», как это происходит в случае с федерацией или конфедерацией; ее границы в XIX–XX веках расширялись только войнами и захватами; ее воссоздание в 1918–1923 гг. потребовало полномасштабной «реконкисты», а современные границы утвердились через войны на Северном Кавказе в 1990–2000-е гг. Мирный выход отдельных составных частей или элементов империи из ее состава был редким явлением и считался элитой безусловно временным, причем элементы подобного мировосприятия встречаются и сегодня.