Хорватии напоминали кинематографические образы Дикого Запада или гангстерского Чикаго – нередко они представляли собой проявления криминального авантюризма и садистской жестокости, чаще всего подогреваемых алкоголем, а не национализма. В этом процессе можно выделить четыре стадии: овладение ситуацией, карнавал, возмездие, оккупация и бегство[248].

На первом этапе зачастую примечательно малочисленная группа хорошо вооруженных головорезов, завербованная и воодушевляемая политиками, нередко действующая под юрисдикцией порядка, обеспечиваемого армией, появляется на той или иной территории, где перестал существовать прежний гражданский порядок либо местная полиция фактически действует на стороне этих людей или присоединится к ним в дальнейшем. Будучи единственной группой, готовой, а иногда и действительно желающей применять силу, головорезы быстро берут ситуацию под контроль. Представителей других этнических групп в лучшем случае запугивают с применением насилия, в худшем – устраивают против них зверства. Организованные или неангажированные полицейские силы для их защиты отсутствуют, поэтому лучшим решением для таких групп является бегство – сильно убеждать их для этого не приходится: зачастую достаточно слухов или неявных угроз[249]. Что же касается соплеменников головорезов, то их вынуждали травить и проявлять враждебность по отношению к представителям других этнических групп, а любой, кто мог противостоять действиям хищников, становился мишенью для еще более целенаправленного насилия и запугивания, а затем таких людей изгоняли, убивали или подчиняли[250].

Динамику карнавальной фазы можно описать при помощи знаменитого высказывания лорда Актона: «Абсолютная власть развращает абсолютно». В своих небольших владениях феодального типа хищники зачастую осуществляли верховную власть и господствовали над своими новыми подданными. Это оборачивалось карнавалом грабежа и разрушения: насилие, произвол, убийства и беспробудное пьянство. Хотя в любой человеческой группе доля садистов, вероятно, невелика, но в таких обстоятельствах они оказываются на высоте положения (самостоятельно или с посторонней помощью) и пускаются во все тяжкие. В этом новом мире беспредела (unrestrained), где, по словам одного представителя ООН, правят бал «любители хвататься за оружие, головорезы и просто преступники», другие люди, включая порой и местную полицию, могут в зависимости от ситуации присоединяться к насилию, порой, чтобы поквитаться за старые обиды. В конце концов, если имущество местного жителя-мусульманина неизбежно разграбят и подожгут (как это было с магазинами корейцев во время беспорядков в Лос-Анджелесе в 1992 году), то может показаться разумным – даже рациональным – присоединиться к ворам: отказ от таких действий из высоких соображений морали уже не принесет покинувшему эти места владельцу никакой пользы. В процессе многие обычные граждане могут подвергаться опасности, на которую порой идут с готовностью. Например, один полицейский из боснийских сербов, пользуясь, подобно Шиндлеру, своим служебным положением, спас жизни нескольких мусульман, но в условиях чрезвычайной ситуации и он, возможно, изнасиловал двух или больше мусульманских женщин – как минимум в одном случае это произошло после того, как он сделал предложение руки и сердца[251].

Третья стадия – возмездие. Некоторые жертвы жестокостей могли захотеть сражаться и отомстить своим преследователям. В целом они обнаруживали, что организовать сопротивление на месте – не лучшая идея, поэтому бежали вместе со своими соплеменниками, а затем присоединялись к аналогичным вооруженным группам в более безопасных частях страны. Например, «элитную» семнадцатую мусульманскую бригаду Краины называли «разгневанной армией обездоленных», хотя адекватность ее боевых действий вызывала вопросы[252]. Очень скоро представители всех этнических групп обнаруживали, иной раз с чувством бессильного отвращения, что «их» головорезы по крайней мере готовы сражаться и защищать их от кровожадных головорезов на стороне противника. Зачастую выбор, по сути, сводился к тому, каким пьяным фанатикам подчиняться – из своего народа или из чужого.

Наконец, последняя стадия: оккупация и бегство. Жизнь в описанных условиях могла становиться весьма незавидной, поскольку ее новые хозяева постоянно выясняли отношения и искали, чем бы еще поживиться у оставшегося местного населения вне зависимости от его этнической принадлежности. Например, банда «Желтые осы» численностью примерно 66 человек, сколоченная в боснийском городе Зворнике, чтобы «защищать сербский народ», в конечном итоге занималась в основном грабежами и вымогательством у самих же сербов. В истерзанном войной Сараеве преступные группировки, которые в 1992 году помогали оборонять город от сербов, вскоре начали терроризировать тех, кого они защищали, без оглядки на их этническую принадлежность. Они угоняли машины, вымогали деньги и ценности, похищали, издевались и насиловали гражданских лиц, грабили склады и магазины, «реквизировали» частные транспортные средства, нападали на иностранных журналистов, обворовывали международные агентства по оказанию помощи, похищали транспорт ООН и монополизировали черный рынок, наживая состояния в городе, где многие жители проводили свои дни в поисках воды и хлеба[253].

Самые везучие быстро обнаружили золотую жилу – снабжение врага оружием, боеприпасами, топливом и иными товарами. Обороты такой торговли исчислялись миллионами немецких марок. Боснийским сербам досталось много оружия в наследство от югославской армии, и, как только война немного поутихла, многие отправились на поиски покупателей. Идти далеко не пришлось: хорваты и мусульмане остро нуждались в оружии, с помощью которого можно было бы нападать на сербов в Хорватии и Боснии (а какое-то время и друг на друга). Война давала и иные возможности обогатиться: например, спикер ассамблеи боснийских сербов заработал миллионы, покупая топливо в Хорватии, а затем продавая его врагам Хорватии – сербам в Боснии. Хорваты иногда арендовали у сербов танки по обычной ставке – тысячу немецких марок в день. Приходилось ли им доплачивать за страховку, неизвестно. Постепенно многим людям, находившимся под самоуправной и сеющей хаос «защитой» головорезов, в особенности тем, кто придерживался более умеренных взглядов, и юношам, не желавшим силком оказаться на военной службе, удавалось эмигрировать в более безопасные места. В результате со временем численность «защищаемых» групп существенно сократилась – в два раза и более[254]. Остатки банд окончательно заполонили фанатики, мародеры, воинствующие радикалы, обычные преступники, аферисты, предприимчивые приспособленцы, озлобленные реваншисты и кровожадные пропойцы.

Значение этнической составляющей конфликта

Совершенно непонятно, какова связь между столь тривиальным поведением и национализмом, политикой идентичности и межэтнической ненавистью (как старинной, так и возникшей недавно), а заодно возникает вопрос, как все это соотносится с концепцией столкновения цивилизаций. Между тем связь такого поведения с обычной преступностью не вызывает сомнений.

Этничность в войнах на территории бывшей Югославии была важным фактором в качестве упорядочивающего, организующего, распределяющего или прогностического инструмента или принципа, но не ключевой мотивирующей силой. Она выступала тем человеческим качеством, вокруг которого происходила организация рядовых участников событий и политиков, которые их вербовали и воодушевляли, и этот момент обеспечивал их действиям определенную степень предсказуемости. Если вы представляете противоположную группу, не сомневайтесь, что ее участники