Я подумала — теперь я могу заснуть.

Но, выключив свет, я еще лежала без сна, с открытыми глазами. Я слышала, как он пошел вниз, слышала, как он ходит по своему кабинету… Но если я позвала бы его, он бы пришел. Он ведь по-прежнему был со мной — он никогда не бросает меня, я никогда не остаюсь одна. Я уже много лет замужем, и я никогда не остаюсь одна, всегда чувствую, что я — при нем, его жена.

И потом, где-то там, за ним, есть люди, которые придут ко мне, если я их позову… Мама — мама придет, если я позову. Я теперь совсем не вижу ее, я уже очень давно ее не видела, но если сейчас, в темноте, я позову ее, она придет, подойдет к постели, скажет — Элина? Я тебе нужна? — Вон там, в густой тени — может быть, там мама. Я и отца могла бы вызвать… я подозвала бы его сюда, к краю постели, я притянула бы его к себе, снова заглянула бы ему в лицо, увидела бы написанную на нем чистую безжалостную любовь…

Вы называете это системой — пусть так, а я называю традицией. Представьте себе, я верю в статус-кво. Я не конформист, но я уважаю традицию, в рамках которой действую. Традиция делает возможным мое существование, делает возможными мои победы… Я не хочу, чтобы законы менялись, потому что я знаю их, я действую сообразно им, я… Ах, вот как! Вы, значит, не желаете больше иметь со мной дело, да? Я это вижу по выражению вашего лица! Я дал вам это интервью, потому что уважаю журнал, в котором вы работаете, хотя и не уважаю его политическую ориентацию, но не отрекусь от правды только потому, что… Да, я знаю, что вы думаете, — можете не возражать. Я в точности знаю, что вы думаете. Но я прошу вас выслушать мою точку зрения, потому что эта точка зрения не слишком популярна в наши дни. В наши дни любой мальчишка, только что сошедший со школьной скамьи и решивший заняться уголовным правом, считает, что он может переделать страну, поставить все с ног на голову, пользуясь своими клиентами как орудиями, рычагами… Такие люди на самом деле не уважают закон. Они нарушают закон, его святость, а это вещь страшная. Нам необходим закон, потому что закон — это единственная оставшаяся у нас святыня.

Те же самые люди, которые в каждом поколении хотят распять Христа, теперь хотят распять закон, поскольку Христос уже мертв и погребен, — нет, мои личные верования тут ни при чем, не об этом здесь речь. Церкви уничтожают — что ж, может быть, сам Господь Бог уничтожает их, неважно. Я не теолог. Я человек нерелигиозный. Но суды не будут уничтожены. Нет. Они будут стоять. Это единственная наша святыня, а даже убийца не поднимет руки на святыню, последнюю святыню, — даже убийца благоговейно отступит. Нам нужно божество. Закон — это божество. Он никогда не будет уничтожен, потому что вне его нет спасения. Я лежала без сна, не спала, я думала о нем, там, внизу, — ладный, красивый мужчина волнуется, потеет, лицо его блестит… Он перебирает бумаги, стенограммы, записи, фотокопии документов — бесконечный поток слов, слов, которые он подчинил себе… Я не могла его понять. А в общем-то никогда и не пыталась его понять. Он был такой живой, такой живой… Полный жизни, живой… Тысячу раз я чувствовала эту страшную жизненную силу в себе, глубоко в себе.

Я все время продвигаюсь вперед.

Люди, которые вчера были моими противниками, завтра становятся моими друзьями. Я не знаю ненависти. У меня нет времени для ненависти. Мои враги разбросаны по всей стране — да, конечно, они существуют, но я не помню, кто они, — у меня нет на них времени. Я не питаю ни к кому ненависти и не питаю ненависти к себе. Вы удивлены: ненавидеть себя — это нынче так модно. Ненавидеть свою страну. Ненавидеть историю. Это все своеобразный вид ненависти к себе. А я приемлю себя — таков уж я есть. Такова моя судьба. Я полностью приемлю себя, собственно, я даже восхищаюсь собой — я себя люблю. Возможно, я вас смущаю, но я хочу говорить правду. Я люблю слышать собственный голос… люблю, когда люди вынуждены смотреть на меня, иногда против воли — и не только присяжные, но и просто публика в зале суда, где угодно… Я люблю этих людей, которые смотрят на меня, которые меня слушают. Сила слова — это огромная радость, радость удивительная, когда твои слова овладевают людьми, рождают в людях чувства, омывают их потоками, волнами и сплачивают… как молекулы, которые отскакивают друг от друга и сталкиваются в бесконечном вечном движении, это — божественно… Да, это, наверно, и делает тебя равным божеству.

Делает тебя равным божеству.

13

— Представьте себе, что кто-то захотел бы уничтожить все следы вашего существования — думаете, это было бы легко?

Элина всем своим видом дала понять, что не знает.

— Люди считают, что это легко, очень легко — но ничего подобного — вот тут-то я и вступаю в игру! Дело в том, что уничтожить человека далеко не так просто, как его убить, — это предприятие весьма дерзкое. — Мужчина широко улыбнулся Элине; улыбка сверкнула, в ней чувствовалось оживление и уверенность в себе. Шустрый, юркий, настороженный. Он придвинулся ближе к ней, слегка нагнулся с высоты своего роста, стараясь перекричать гул разговоров. — Тут-то я и вступаю в игру: моя профессия состоит в состязании с убийцей — все зависит от того, насколько хорошо ему удалось справиться со своей задачей, а обычно он справляется плохо: уж очень они, эти убийцы, неуклюжие, никакого воображения. Вот как бы вы уничтожили тело?

Элина растерянно рассмеялась. Затем, видя, что он говорит серьезно, сказала: — Я не знаю.

— Ну подумайте, подумайте! Что прежде всего приходит вам в голову? Сжечь — огонь? Устроить пожар, который показался бы случайным?

— Я не знаю, — сказала Элина.

Кто-то протискивался позади Элины, ей пришлось сделать шаг вперед, и разгоряченный собеседник тотчас придвинулся к ней, он продолжал смотреть на нее со странно серьезным, сосредоточенным выражением, потом вдруг снова улыбнулся — счастливая мальчишеская улыбка осветила его лицо.

— Представим себе, кто-то захотел уничтожить вас, миссис Хоу, и вот он задушил вас, потом поджег дом — а что дальше? Что дальше?

Было это весной 1965 года. Прием где-то в Детройте — тысячи квадратиков до блеска натертого паркета, красивый, нестерпимо блестящий пол, и в каждом квадратике свет отражается иначе, чем в остальных. Свет под разными углами. Свет разных оттенков. Скрещивающийся, сталкивающийся и, однако же, образующий единую гармонию под ногами сотен людей, ни один из которых даже и не взглянул вниз. Элина видела слабые, расплывающиеся отражения людей на блестящем паркете. Улыбалась, а сама чувствовала, как взгляд скользит вниз, к ее собственному отражению — там, там, в полу под ее ногами была другая женщина, которая ждала, и слушала, и, пожалуй, не улыбалась.

— Ха! — весело воскликнул мужчина. — Вы думаете, что огонь сделает свое дело, да? Ну, так не сделает. Вашему душителю не удастся уничтожить вас, каким бы сильным ни был пожар: пусть вы сгорите, превратитесь в черную бесформенную массу, в несколько унций пепла, — все равно вы будете миссис Хоу, а я просею то, что от вас останется, и выступлю с абсолютно точным доказательством, что это вы. И как только личность жертвы установлена, почти всегда легко найти убийцу. Неизвестный труп — это, конечно, страшная проблема. Но кто же может остаться неизвестным? На меня работает один молодой человек, специалист по судебной одонтологии, до того блестящий ученый — и такой трудолюбивый, — что он может установить личность жертвы, если вы дадите ему всего несколько зубов, или часть моста, или старую золотую коронку! Просто дайте ему это, положите на ладонь и зайдите через несколько дней — вы будете поражены!