Она непрерывно думала о нем, об этом наслаждении, и у нее голова кружилась от счастья. Жереми велел ей прийти завтра утром и разбудить его «губами»; она не могла отделаться от этих слов и одновременно твердила себе: завтра его там не будет. Да, он обещал ее ждать, но это не может быть правдой, он уйдет. Вернется к себе домой или подцепит другую, такую же дуру, как она; ему это раз плюнуть, таких баб всюду полно – изголодавшихся по мужчине, считающих себя толстыми и безобразными. Наверняка он оставляет за собой целый шлейф незабываемых воспоминаний, вот и все, чем он отметит свое существование, ведь напечатать свою книгу ему не удалось. Да, конечно, завтра его там не будет. И Магали улыбнулась, на миг представив себе обратное.

Она вошла в дом и на цыпочках пробралась через гостиную, удивляясь тому, что нигде не горит свет. Очень странно для встревоженного мужа. Она тихонько отворила дверь спальни и обнаружила Жозе, с приоткрытым ртом, крепко спавшего сном праведника.

9

Бо́льшую часть ночи Магали пролежала, глядя в темноту. А на рассвете уехала, проведя перед этим целый час в ванной. Ей не пришлось объясняться с мужем: он так и проспал все то время, что она была дома. Ну ничего, когда он встанет, ему будет приятно увидеть в кухне стол, накрытый к завтраку, и горячий кофейник на плите.

Магали отперла дверь библиотеки; было еще очень рано, в зале стояла такая тишина, будто книги тоже крепко спали. Она прошла мимо стеллажей, направляясь к своему кабинету. Ее сердце билось по-новому, бурными, неровными толчками. Она могла бы идти быстрее, бежать к тому, что ждало ее в этой комнатке, но ей хотелось потянуть время, еще несколько метров, несколько секунд надеяться, что все возможно. Вдруг Жереми остался, вдруг он заснул там, ожидая, когда она придет и разбудит его губами. Она осторожно приоткрыла дверь и увидела юношу, лежавшего на полу и погруженного в сон, безмятежный, как швейцарское озеро. Магали прикрыла дверь и снова отворила ее, как будто хотела убедиться, что это ей не померещилось. Затем подошла ближе, чтобы получше разглядеть спящего. Накануне она боялась смотреть ему в лицо и смущенно отворачивалась, едва они встречались глазами. А вот теперь можно было вдоволь налюбоваться им, изучить его тело во всех подробностях, насладиться его красотой. Значит, она должна разбудить его губами. Чего же он хотел – поцелуев? И она начала осыпать легкими поцелуями его грудь и живот. Он вздрогнул, положил руку ей на затылок, провел по волосам, потом властно направил ее голову еще ниже.

Позже Магали сварила кофе и принесла его Жереми. Он уселся за ее письменный стол. Ночью он, видимо, бродил между стеллажами, потому что рядом с ним лежала маленькая стопка книг. Магали заметила на корешках имена Кафки, Керуака и Кундеры, – очевидно, он ограничился буквой «К». Поколебавшись в выборе между «Бродягами Дхармы» и «Процессом», он в конечном счете углубился в «Смешные любови»[56]. Магали с минуту наблюдала за ним, потом спросила:

– Ты не голоден? Хочешь, я схожу за круассанами?

– Нет, спасибо. У меня тут есть все, что нужно, – ответил он, указав на книги.

Магали оставила его: пора было открывать библиотеку. День у нее выдался на редкость спокойный, и это позволило ей несколько раз забежать к Жереми. Иногда он просил ее подойти и запускал руку под юбку, между ног. Она молча покорялась. Что будет дальше? Чего он хочет? Надолго ли останется здесь? Интуиция нашептывала ей, что нужно, не рассуждая, принять это сумасшедшее счастье и насладиться им, но разум невольно порождал лавину вопросов. Сегодня Жереми совсем не выглядел маргиналом или мучеником, как накануне; у него был вид довольного ребенка, простодушно радующегося подаркам судьбы. В конце дня она принесла в библиотеку бутылку вина, кое-какую еду, и они поужинали вдвоем, сидя прямо на полу. Теперь, в отличие от вчерашнего дня, они наконец разговорились. Жереми поведал ей о сложных отношениях с родителями, особенно с матерью; в детстве его отдали в закрытый пансион, потом в приют; он не виделся с ними обоими почти пять лет. «Может, они даже умерли», – сказал он тихо, но тут же добавил, что вряд ли, – его бы известили. Магали ужаснулась, слушая его. Когда она видела молодых попрошаек у дверей супермаркетов, то догадывалась, что причина их бродяжничества кроется в семейных проблемах. И она подумала о своих сыновьях: «Как редко я их вижу! Может, и я недодала им своей любви?»

Осмелев от признаний Жереми, Магали начала рассказывать о своих родителях. Они давно уже умерли, и она никогда не говорила о них, да никто и не расспрашивал ее о детстве. И неожиданно ее пронзила острая печаль. Долгие годы она жила бездумно, не задаваясь вопросом, чего ей не хватает. А тут вдруг поняла: ей больно оттого, что рядом нет матери. Прежде она считала, что ее кончина относится к тем явлениям, о которых принято говорить: такова жизнь. Но теперь Магали стало ясно, что самая обычная реальность вовсе не исключает ощущения смерти ближнего как страшного, несправедливого удара судьбы, от которого можно никогда не оправиться.

Она неумело пыталась выразить словами пустоту, в которой жила ее душа, объяснить, почему она махнула на себя рукой, запустила свое тело. Жереми почувствовал ее отчаяние и утешил несколькими жестами.

10

В последующие дни события разворачивались в том же духе. Магали жила, разрываясь между минутами эйфории, когда бурные чувства возносили ее на седьмое небо, и страхом перед происходящим. Она старалась избегать общения с мужем, что было теперь совсем нетрудно: в последнее время Жозе буквально падал с ног от усталости, теперь он работал полный день. Завод «Рено» увеличил темпы производства, и, чтобы сохранить цеха во Франции, нужно было трудиться с удвоенной энергией, доказывая преимущество отечественной высокой квалификации перед дешевой иностранной рабочей силой. В условиях этой бешеной конкуренции завод безжалостно эксплуатировал рабочих – и тех, кто держался за свое место, и тех, кто надеялся его получить. Но теряли и те и другие. Жозе ждал досрочного выхода на пенсию, как манны небесной: вот когда он наконец заживет по-человечески – сможет ходить на рыбалку и гулять у моря. Может, даже вместе с Магали; давненько они не отдыхали вот так, вдвоем, беззаботно слоняясь, где хочется, не думая о делах.

Жереми по-прежнему ночевал в кабинете, только теперь Магали принесла ему одеяло. Его ничуть не смущало отсутствие комфорта. А она не решалась его спросить, надолго ли он здесь осел. Но вот однажды он преспокойно объявил:

– Я еду домой.

– Когда?

– Завтра.

– …

– Сяду на парижский поезд. Сегодняшнюю ночь наверняка проведу здесь, а утречком отправлюсь в Лион. Там один друг предложил мне работу на полставки. Ты ж понимаешь, я не могу отказаться.

– Да… конечно.

– В Лионе у меня есть комнатенка на чердаке. Маленькая, но мне хватает. Ты тоже могла бы поехать.