удалось собрать довольно сильное портфолио, но я не знала, какие в колледже требования, потому что никто из знакомых туда не поступал. Когда меня приняли, я ужасно гордилась собой. Помню, выскочила на улицу и практически залезла в сумку почтальона за письмом. Он сказал, что не по правилам выдавать письма на улице, но понял, что меня все равно не остановить. Родители были в восторге. Папа позвонил в школу, попросил позвать учителя рисования и, кажется, объяснился с ним, как бы тебе сказать, в весьма победоносном стиле.

Первый год учебы был потрясающий, вокруг все эти люди, с которыми я могла общаться впервые в жизни. Взрывные, увлеченные, ругающиеся, безумные, творческие личности. Фонтан идей и энергии. Светской жизни тоже хватало — приемы и вечеринки, на которых тебя звали или не звали, всеобщее сумасшествие. В общем, у меня кое-что началось с преподавателем по изобразительному искусству. Он был всего на несколько лет старше. Его звали Стэнли Принс, сейчас он довольно известный художник. А я звала его принц Стэнли. Когда вечеринка подходила к концу, мы обычно находили друг друга и несколько раз исчезали вместе. Не знаю, учил ли ты в школе биологию, но иногда, когда мужчина и женщина очень друг друга любят, кое-что происходит. Моя беременность выбила его из колеи, и он решил уйти из колледжа, а мне сказал — причем не лично, — что готов помочь, чем может. Думаю, ты представляешь, что я ответила. Неудивительно, что мы с тех пор почти не контактировали. Некоторые мои знакомые обвинили меня в том, что Стэнли ушел, и ситуация осложнилась. В конце концов я бросила колледж. Папа хотел, чтобы я продолжала учиться, но мое сердце, признаюсь, было разбито, и я не чувствовала, что могу стать этакой самостоятельной суперженщиной. В результате, когда родился Патрик, я переключилась на него и вышла на работу только несколько лет назад. Работа у меня в основном административная и офисная. Но благодаря сыну я опять начала рисовать. Он любит рисовать, и мы занимаемся этим вместе — такое у нас общее дело. Ему нравится рисовать картинки из твоих книг. Честно говоря, нам обоим нравится. Некоторые получаются лучше, некоторые хуже. В твоих книгах много изображений злых людей, ты заметил?

— Ха-ха! Да, есть такое, — ответил он. — Правда, сейчас я работаю над другой книгой. Мой собственный параллельный проект. Хотя, пока не сделаю больше, не буду говорить, чтоб не сглазить.

— Ну, хоть в общих чертах.

— Пока рассказывать особо нечего. Просто я потерял всякий интерес, составляя эту шаблонную энциклопедию о римлянах. Знаешь, все эти колесницы, прямые дороги…

— Носы, акведуки. Да, я тебя понимаю, продолжай, — вставила Шелли.

— Вот именно. И я решил попробовать написать что-то более человеческое. Настоящую детскую энциклопедию, в которой все будет про детей. Я хочу рассказать о жизни ребенка в Риме. Основываясь на фактах, но в более повествовательном духе. Может, дать ему имя, семью, игрушки, друзей. Поговорить о его проблемах и других сторонах жизни, которые будут понятны современным детям. Не уверен, что у меня получится, но…

— Замечательная идея! Ты можешь создать целую серию. Ребятам будет действительно интересно. Как здорово! Книгу опубликуют?

— Не знаю. Честно говоря, я только тебе о ней рассказал. Хочу сам сделать иллюстрации, хотя мне неловко говорить это тебе, у меня ведь нет специального образования.

— Какие глупости! Обязательно надо попытаться. Идея, по-моему, очень оригинальная, и я даже не могу представить, кто мог бы ее осуществить лучше тебя. Дай раскрыться своему таланту. Чтобы не получилось, как у меня, когда рисуешь в стол.

— Было бы прекрасно, если бы ты снова начала рисовать. Мне бы очень хотелось посмотреть твои работы, если ты не против, — сказал Леонард, обрадовавшись, что можно перевести разговор на другую тему — он не привык к комплиментам.

— Поживем — увидим, — ответила она.

Слушая ее, Леонард постепенно чувствовал, что ему передаются ее открытость и энтузиазм. У них были такие разные жизни. Она правда, правда очень ему нравилась. Не успев подумать, он вдруг выпалил вопрос: что такого она в нем нашла?

— То есть не хочу сказать, что я неудачник, но ты же понимаешь, о чем я. Наверное, мне хочется знать, чувствуешь ли ты, что у нас завязались какие-то отношения — или как лучше это назвать? А если так, то что ты думаешь об отношениях со мной? Или, может, я просто друг или человек, вызывающий, к сожалению, только платонические чувства?

— Раз уж ты прямо задаешь такой вопрос… — начала она, — мне кажется, странно было работать на одном этаже месяц за месяцем и не попытаться что-то предпринять. Поначалу я тебя почти совсем не замечала. Я узнала, кто ты, но, видишь ли, по каким-то причинам смотрела мимо, не понимаю почему. Дело в том, что я провожу очень много времени вдвоем с Патриком, поэтому читаю то же, что и он, мы читаем вместе; и твои книги, понимаешь, они не похожи на другие. Они прямо-таки завораживают. Он их обожает. Эти книги как будто из другого времени, как будто написаны с пониманием детского взгляда на мир. В них есть душа. Поэтому, когда я догадалась, что ты их пишешь, и понимая, что ты наша местная знаменитость — то есть знаменитость Марк Бакстер, бакалавр образования, но на самом деле все-таки ты, — как же я могла не заинтересоваться? А потом, когда мы столкнулись на работе, ты показался мне… даже не знаю… таким мягким, и после всего, что я делала в жизни, после всех людей, которых встречала, порой крайне самонадеянных, — кстати, не обижайся, ты же понимаешь, что я имею в виду, и не хочешь никаких выдумок, потому что тебе нужна правда, — думаю, я поняла, как трудно найти что-то подобное, найти в этом мире нежность. А ты как раз такой. Понимаю, мой комплимент звучит платонически, но я хочу быть абсолютно честной. Ты уловил мою мысль или я уже дошла до стадии «болтовня под просекко»?

Он прекрасно понимал, что она имеет в виду.

— Я очень рад, что ты так на это смотришь, — сказал он.

— Ну, а я почему тебя заинтересовала?

Он на мгновение остановился, чтобы сосредоточиться.

— По-моему, ты потрясающая, — ответил он честно и просто.

Каковы бы ни были причины, но уже давно никто без расчета и задней мысли не говорил Шелли в глаза, что она особенная. Искренность Леонарда, лишенная всякой подоплеки, была абсолютной.

— Я так и заплакать могу, — сказала она.

Они говорили и говорили — за десертом