Вулф выкрикнул ему вслед:

— Где мы находимся, черт возьми?

— Там, где надо! — последовал ответ.

— Вежливый мерзавец, — заметил я.

Мы натянули свитера, вооружились фонариками и двинулись в глубь суши. Если нас и в самом деле высадили в условленном месте, то в двухстах метрах от берега должна была проходить дорога на Мольфетту, рыбачью деревушку. Вскоре мы наткнулись на эту дорогу, повернули налево и пошлепали по ней, проклиная дождь. Я думал только о том, как заставить Вулфа перевести мне инструкции на водяном отопителе, когда мы доберемся до оштукаренного домика в Бари.

Доковыляв до Мольфетты, мы постучались в дверь ближайшего выбеленного домика, обсаженного деревьями, и Вулф, поговорив с хозяином, просунул ему через щель листок бумаги.

Итальянец, столь же любезный, как и гребец с ялика, согласился довезти нас до Бари за пять тысяч лир. В дом он нас не пригласил, и мы дожидались его под развесистым инжиром. Наконец он появился, выкатил из-под навеса маленький «Фиат», и мы взгромоздились на заднее сиденье.

Ерзая в промокших насквозь брюках, я пытался размышлять. Кое-что мне было не по душе — например, я никак не мог уразуметь, зачем Вулфу понадобилось отдавать восемь кусков этим висельникам. С другой стороны, я готов был признать, что Вулф пытался сделать так, чтобы его предложение выглядело как можно более соблазнительным для Стритара. Смущало одно: Зова мы с собой не прихватили и никакой гарантии на то, что он и в самом деле заявится в Штаты, у нас не было. В Италию он должен был пробраться через Горицию, как и прежде, а встретиться мы договорились в Генуе.

Я продолжал обмозговывать сложившееся положение, когда «Фиат» затормозил, левая дверца открылась, и в лицо водителю брызнул луч фонаря. Снаружи стоял некто в плаще до пят. Он задал несколько вопросов, потом открыл заднюю дверцу, посветил на нас и что-то спросил. Вулф ответил. Завязалась оживленная беседа, причем плащ настаивал, а Вулф не уступал. Наконец плащ захлопнул нашу дверцу, обошел машину справа, открыл переднюю дверцу, забрался на сиденье справа от шофера и повернулся лицом к нам. В его руке я разглядел пистолет, вороненый ствол которого смотрел на нас с Вулфом.

— От меня что-нибудь требуется? — спросил я Вулфа.

— Нет. Он хотел проверить наши документы.

— Куда мы едем?

— В тюрьму.

— Господи, разве мы не в Бари?

— Уже подъезжаем, да.

— Так скажите ему, чтобы отвез нас в тот дом, и мы покажем ему эти идиотские документы!

— Нет. Я не хочу рисковать — завтра по ту сторону Адриатики узнают, что я был здесь.

— Что вы ему сказали?

— Что я хочу встретиться с американским консулом. Разумеется, он отказался тревожить консула в такое время.

Я попытаюсь протолкнуть новый закон, согласно которому в любом городе должно быть по два консула — дневной и ночной. Уверен, что любой из вас, которому доводилось провести ночь или хотя бы ее часть в итальянской кутузке, поддержит меня. Нас — вернее, Вулфа — допросили. Сначала за нас взялся прилизанный красавчик в безукоризненном мундире, потом пару часов усердствовал жирный гиппопотам в засаленной рыбацкой робе. Отобранные у нас ножи и пистолеты не прибавили им доброжелательности. В конце концов нас запихнули в крохотную камеру с двумя койками, уже заселенными примерно пятьюдесятью тысячами душ. Двадцать тысяч обитателей представляли блохи, еще двадцать тысяч — клопы, а остальных я и по сей день не могу классифицировать. После ночи в стогу сена и второй ночи, проведенной в обледеневшей пещере, можно было посчитать любое новшество улучшением, но на деле вышло не так. Я вдоволь нагулялся от стены до стены (целых десять футов), стараясь не наступить на какую-нибудь часть Вулфа, который сидел прямо на бетонном полу. Про завтрак могу сказать одно — мы от него отказались. Шоколад — то, что от него осталось, — был в рюкзаках, которые, естественно, у нас отобрали.

В одной из первых же статей нового закона о дневных консулах должно быть требование о том, чтобы на службу они приходили к восьми утра. Лишь в начале одиннадцатого дверь в нашу камеру распахнулась, и вошедший тюремщик что-то сказал. Вулф велел мне следовать на ним, и мы прошагали по коридору, затем поднялись по лестнице и вошли в залитую солнечным светом комнату, в которой сидели двое. Долговязый субъект с сонной физиономией и оттопыренными ушами размером с суповую тарелку проскрипел по-английски:

— Я Томас Арнольд, американский консул. Мне сказали, что вы изъявили желание встретиться со мной.

— Я хочу поговорить с вами, — Вулф бросил взгляд на второго человека, — с глазу на глаз.

— Это синьор Анжело Бизарро, надзиратель.

— Спасибо. И тем не менее я вынужден настаивать на своей просьбе. Мы не вооружены.

— Да, я знаю. — Арнольд повернулся к надзирателю, и после непродолжительного обмена репликами синьор Бизарро встал со стула и вышел, оставив нас наедине с лопоухим консулом. — Слушаю вас, — сказал он. — Вы американцы?

— Да. Если вы позвоните в американское посольство в Риме и попросите соединить вас с мистером Ричардом Коуртни, то избавитесь от нас в самые короткие сроки.

— Сначала вы должны объяснить мне, почему вы оказались ночью на дороге, без документов и с оружием.

— Хорошо, — согласился Вулф. — Только вы должны гарантировать, что о нашем присутствии здесь не узнают газетчики. Меня зовут Ниро Вулф, я частный сыщик из Нью-Йорка. А это мистер Арчи Гудвин, мой доверенный помощник.

Консул улыбнулся:

— Я вам не верю.

— Тогда позвоните мистеру Коуртни. Или даже проще… Вы знаете Паоло Телезио, брокера и торгового агента из Бари?

— Да. Мы встречались.

— Если вы позвоните ему и позволите мне поговорить с ним, то он привезет сюда наши документы, должным образом проштампованные в Риме четыре дня назад. Он также удостоверит, что мы — те, за кого себя выдаем.

— Черт побери, так вы и в самом деле Ниро Вулф?

— Да.

— Тогда какого черта вы шляетесь по ночам с оружием и без документов?

— Согласен, это неосмотрительно, но другого выхода у нас не было. Мы здесь по крайне щекотливому и конфиденциальному делу, и никто не должен узнать, что мы в Италии.

Я мысленно восхищался Вулфом. Он дал понять Арнольду, что мы находимся здесь по секретному заданию американского правительства, и даже в том случае, если консул решит позвонить послу в Рим и услышит в ответ, что это не так, то подумает только, что наше задание и правда сверхсекретное.

В посольство звонить консул не стал. Во всяком случае, при нас. Он позвонил Телезио, передал трубку Вулфу и потом сидел и оживленно беседовал с нами до тех пор, пока Телезио не принес наши документы. Вулф настолько сумел внушить ему, что никто не должен знать, кто мы такие, что Арнольд не назвал наших имен даже надзирателю.