Свет вспыхнул, погас, затем вспыхнул снова, освещая в гуще деревьев длинный темный силуэт. Я не мог точно оценить его размер или расстояние, на котором он находился, понял только, что он был огромен и располагается достаточно далеко, чтобы меня не учуять.

Это был раненый Локомотив. Позднее я узнал из газет, что он выходил из Кингстона.

Вы знаете, что такое Кингстон? Наверное, нет. Надеюсь, что никто из рожденных в Рэнсом-сити не будет знать о Станциях. Надеюсь, что в мире будущего Станции исчезнут. Но в те дни Кингстон был самой западной из Станций Линии. Это был город с населением в несколько тысяч жителей, в основном солдат и фабричных рабочих. Там было много фабрик и других производств – огромная машина, продвигавшая власть Локомотивов дальше на запад. Мы с мистером Карвером в своих странствиях держались от него подальше. Кингстон лежал в тысячах миль отсюда, но Локомотив – его сердце, мозг и душа – неумолимо курсировал туда и обратно через весь континент, перевозя солдат, оружие, узников, информацию и…

Локомотив пошевелился. Его огни вспыхнули, затем наступила темнота, снова вспышка, и Локомотив опять пошевелился. Длинное стальное тело на сотню ярдов придвинулось к моему убежищу. Каждая вспышка освещала его огромный, с каждой секундой увеличивавшийся хвост из черного дыма.

Разумеется, я раньше встречал Локомотивы. Восточный Конлан стоял недалеко от территории Линии, и мы видели их на севере. Мы с Карвером переходили через пути, видели ревущие Локомотивы на горизонте, даже как-то подумывали о том, чтобы ими воспользоваться (это оказалось нам не по карману). Даже в лучшие времена они были опасными, но Локомотив Кингстон в ту ночь наводил на меня ужас.

Он был ранен. Пути привели Локомотив к северу от моего дерева, и с новой вспышкой фар я увидел, что у него поврежден корпус. Лобовая часть, служившая ему лицом, была испещрена вмятинами и перекошена. Лобовые фары были скошены, словно некоторые из них ослепли. В тянувшемся на полмили теле Локомотива не хватало нескольких вагонов, а другие были покорежены, словно сломанные зубы, или все еще дымились после недавнего нападения. На последнем вагоне стояли пушки, одна из которых выглядела погнутой.

Не знаю, почему Локомотив мигал огнями. Я слышал, что Локомотивы могут сигналить друг другу через весь континент своим ревом, жутким громовым клацаньем и дымом. Возможно, он сообщал о своих страданиях и бешенстве, возможно, звал помощь, призывал к отмщению, просил усилить контроль. Возможно, он сломался или сошел с ума.

Я всегда ненавидел Линию. Я уже писал о том, что она сделала с моим отцом, с Восточным Конланом и со мной. А этот Локомотив уничтожил «Дамарис», бросив меня на произвол судьбы, и чудесное пианино, уничтожил походя и бесстрастно – Локомотивы всё делали так. Я еще не знал, какой именно это Локомотив, но, откуда бы он ни был, я испытывал к нему особенную ненависть. И все же раненым он выглядел удручающе, и его вид не принес мне радости. Он лишь заставил меня осознать куда большую собственную уязвимость.

Я подумал о мисс Харпер, Джоне Кридмуре и их оружии и впервые задумался о том, что это в самом деле может быть правдой. Возможно, их оружие может положить конец войне или разделаться с Локомотивами и Стволами и их слугами. Но они не уйдут просто так. Прежде чем станет легче, война будет набирать обороты. И что займет ее место?

Впервые мысль о будущем испугала меня.

Я не претендую на дальновидность. Я не знал, как повернется история. Все, кто говорит, что знают это, лжецы. На самом деле я просто заблудился ночью на болоте – в таком положении кого угодно одолеют мрачные мысли.

Дерево закачалось, когда Локомотив прошел мимо. У меня внутри все перевернулось от издаваемых им жутких звуков. Вокруг кружились сорванные с ветвей листья. Я оступился и упал, больно оцарапав о ветку колени, локти и ладони, а когда снова поднялся на ноги, Локомотив был уже далеко, на пути на северо-восток, к Тригороду и к Джасперу.

* * *

Я спустился с дерева и улегся спать, устроившись среди его корней. Когда я проснулся, было еще темно. Ночь казалось неправдоподобно длинной, но я знал, что нахожусь недалеко к западу от Тригорода, а продолжительность дней на этой долготе не сильно отличалась, так что я решил, что дело во мне, а не в окружающем мире. Я подумал, что, возможно, у меня жар.

Снова услышав на болоте звук чьих-то шагов, я уже не прятался. Остановившись, лишь чтобы снять пиджак и мокрый ботинок, я бросился в сторону этого слабого звука, размахивая ботинком и крича: «Эй, эй, помогите, стойте, я с „Дамарис“, эй, погодите!» – и так далее. Я шел на звук, погружаясь в воду и с треском пробираясь сквозь густые заросли папоротников ростом с меня, расцарапавших мне все лицо, пока вдруг не пробился к освещенному луной зеленому болотцу, которое пересекала вереница из полудюжины высоких худых людей, таких длинноногих, что местная зелень не доходила им до пояса. Бледные и сутулые люди обернулись, чтобы взглянуть на меня, и я увидел костистые лица, красные глаза и черные бороды холмовиков.

На самом деле их было семеро. Они стояли плечом к плечу. Двое из них склонились друг к другу, словно для опоры или чтобы поддержать друг друга. Сначала от испуга мне показалось, что у человека, стоявшего в середине цепочки, был горб. Затем я увидел, что на его плечи наброшено что-то, спадавшее на спину, как палантин из лисьего меха у какой-нибудь джасперской кокетки. Возможно, веревка, подумал я.

Однако вскоре я понял, что это цепь – длинная-длинная цепь, – и в ту же секунду сообразил, что передо мной стояла горстка бедолаг, крутивших гребное колесо на «Дамарис». Я думал, что они утонули.

Неправда! Я не задумывался об этих беднягах ни на секунду, пока не столкнулся с ними лицом к лицу, но теперь, глядя в широко раскрытые темные глаза их предводителя, не мог думать ни о чем другом.

Под «предводителем» я имею в виду того холмовика, у которого через плечо свисала цепь. Я решил, что он вожак. В его манере нести цепь было что-то величественное.

Я представил, как холмовики тонут под чудовищным весом «Дамарис», как неумолимая хватка цепи тянет их вниз. Должно быть, им было страшно. Я знаю, что многие ученые, священники, политики и дельцы скажут, что холмовики не чувствуют боли и страха, как мы, но мне кажется, что это неправда.

Меня пробила дрожь. Все эти мысли заняли несколько секунд. Кажется, холмовики тоже изучали меня и строили свои догадки.

Мне показалось, что они шли на запад. Освещенная лунным светом рябь все еще обозначала их путь.

– Джаспер в той стороне, – сказал я, – но вы, кажется, идете к Краю или, наверное, за него. Не знаю, откуда вы родом. Я… то есть в любом случае путь неблизкий, так что удачи вам.

Холмовики продолжали молча на меня смотреть. Сейчас мы были одни и в глуши. И эти обездоленные люди могли сделать со мной все что угодно, и в любом случае я бы их понял. Пароход «Дамарис» канул в небытие. И это был их мир, мир, в котором я не имел права голоса.