В ИГИЛ постарались все просчитать, захватывая в плен езидских девушек, но кое в чем допускали ошибки и давали нам шанс. Самой большой ошибкой было одевать нас, как всех женщин Мосула, в черные абайи и никабы. В такой одежде мы могли смешаться с толпой, и мужчины вряд ли стали бы задерживать нас или вообще общаться с незнакомой женщиной, когда в городе заправляет ИГИЛ. Подметая лестницу, я видела, как по улице расхаживают женщины, похожие друг на друга. Невозможно было догадаться, суннитка это идет на рынок или скрывается от своих преследователей езидка.

Многие центры «Исламского государства» находились в оживленных районах, вроде того, в каком жил Хаджи Салман. Это было бы как нельзя кстати, если бы мне удалось выбраться наружу. Я представляла, как вылезаю из большого окна на кухне, накидываю на себя абайю и сливаюсь с толпой. Каким-то образом мне удается проникнуть в автопарк такси, и я сажусь на заднее сиденье машины, которая едет в Киркук, часто посещаемый блокпост в Иракском Курдистане. Если кто-то пытается заговорить со мной, я говорю, что я мусульманка из Киркука и еду повидаться с родными. Или говорю, что я сбежала от войны в Сирии. Я выучила наизусть первые стихи из Корана на случай, если какой-нибудь боевик вздумает проверить меня; по-арабски я говорила в совершенстве и знала шахаду. Я даже запомнила две популярные в «Исламском государстве» песни; в одной прославлялись победы, а в другой – Бог: «Мы взяли Бадуш, и мы взяли Талль-Афар, теперь все хорошо». Я ненавидела даже звуки этих песен, но они постоянно крутились в моей голове, пока я делала уборку. В другой говорилось: «Отдайте свои жизни Богу и религии». В любом случае я ни за что не сознаюсь, что я езидка.

Но я понимала, что это несбыточный план. В доме Салмана было полно боевиков, и я не смогла бы выбраться через окно и перелезть через забор незамеченной. Кроме того, Хаджи Салман позволял мне надевать абайю и никаб, только когда я выходила на улицу с ним или со следившим за мной охранником. В доме я носила свои платья из Кочо или те, что подбирал мне Хаджи Салман. Ночью, лежа в кровати и ожидая, когда заскрипит дверь, я прокручивала в голове свои фантазии, признаваясь себе, что они никогда не сбудутся, и на меня наваливалась такая глубокая печаль, что я молилась о смерти.

Однажды днем, в очередной раз изнасиловав меня, Хаджи Салман приказал мне подготовиться к приходу гостей.

– Возможно, ты знаешь сабия гостя. Она спрашивала о тебе.

Сердце мое затрепетало в ожидании и в тревоге. Кто же это мог быть? Мне очень хотелось увидеть знакомое лицо, но казалось, что я не выдержу встречи с Катрин или одной из моих сестер в такой одежде, которую меня заставляет носить Хаджи Салман. Обычно, когда приходили гости, он приказывал мне носить вещи вроде короткого черно-синего платья, а я сгорела бы от стыда, если бы меня в нем увидела другая езидская девушка. К счастью, я нашла черное платье, которое, хотя и было с бретельками, прикрывало мне колени. Я зачесала волосы назад и подвела губы помадой, но глаза оставила как есть. Хаджи Салман не стал возражать, и мы спустились вниз.

Гостем оказался боевик Нафах, тот самый, из первого центра, который наказывал меня за то, что я кричала в автобусе. Посмотрев на меня, он поморщился, но обратился только к Хаджи Салману.

– Моя сабия постоянно просит встретиться с твоей. Но мы посидим с ними и послушаем, о чем они говорят, потому что я не доверяю Надие.

Сабия Нафаха оказалась Ламия, сестра моей подруги Валаа. Мы бросились друг другу в объятия и поцеловались в щеки. Потом все четверо сели; Салман с Нафахом принялись беседовать о своем, не обращая на нас внимания, а мы с Ламией перешли на курдский язык.

Ламия была одета в длинное платье и хиджаб[4]. Мы не знали, как долго нам удастся побыть вместе, поэтому говорили быстро, стараясь как можно больше рассказать о себе.

– Он прикасался к тебе? – спросила она меня.

– А к тебе твой прикасался? – спросила я в ответ, и она кивнула.

– Он заставил меня принять ислам, а потом мы поженились в суде, – призналась она, и я рассказала, что то же самое произошло со мной.

– Только ты не воспринимай это как настоящий брак, – добавила я. – Это не как выйти замуж в Кочо.

– Я хочу сбежать, – сказала она. – Но к Нафаху постоянно приходят люди, и уйти невозможно.

– То же самое с Салманом. Повсюду охранники, и он сказал, что, если я попытаюсь сбежать, он меня накажет.

– Как ты думаешь, что он сделает? – тихо спросила она, поглядывая на мужчин.

Они говорили друг с другом, словно забыв о нашем существовании.

– Не знаю. Наверное, что-то плохое, – ответила я.

– Говорите по-арабски! – прикрикнул на нас Салман.

Они прислушались к нашему разговору и рассердились, что не смогли его понять.

– Что с Валаа? – спросила я Ламию по-арабски.

Я не видела подругу с тех пор, как нас увезли из Кочо.

– Той ночью, когда взяли меня, они распределили всех девушек. Я не знаю, что случилось с Валаа. Я просила Нафаха узнать, но он не хочет. А что с Дималь и Адки?

– Они остались в Солахе, с моей матерью.

Мы немного помолчали, скорбя о тех, кого не было рядом.

Через тридцать пять минут Нафах поднялся, чтобы уйти. Мы с Ламией поцеловались на прощание.

– Береги себя, не расстраивайся, – сказала я, когда она прикрыла никабом лицо. – Все мы проходим через одно и то же.

Потом они ушли, и я снова оказалась наедине с Салманом. Мы поднялись в мою комнату.

– Сегодня я впервые увидел у тебя другое выражение лица, – сказал он, открывая дверь.

Я посмотрела на него, даже не пытаясь скрыть свой гнев.

– А как вы хотели, чтобы выглядело мое лицо, после всего, что вы со мной сделали против моей воли?

– Ничего, привыкнешь. Заходи. – Он открыл дверь и оставался со мной в комнате до утра.

Хаджи Салман повторял мне: «Я накажу тебя, если попробуешь сбежать», – но никогда не уточнял, что именно сделает. В том, что он изобьет меня, я не сомневалась, но он уже меня бил. Он ударял меня все время – когда был недоволен, как я прибралась в доме, когда у него что-то не ладилось на работе, когда я плакала или закрывала глаза, пока он меня насиловал. Может, если я попробую сбежать, он изуродует меня, но мне было все равно. Если из-за ран или шрамов он перестанет насиловать меня, то лучше не придумаешь.

Иногда, отвалившись от меня, он говорил, что бежать бессмысленно.

– Ты больше не девственница, и ты мусульманка. Твои родные тебя убьют. Для тебя там все кончено.