в неприкосновенности, за исключением германских владений в Африке. «Мы сделали мир безопасным для демократии», – писал Вильсон в 1923 г.

Но демократия еще не сделала мир, которому грозит бессмысленная революция, безопасным. Эта насущнейшая задача, которая является не чем иным, как спасением цивилизации, ныне встала перед демократией во всей своей остроте и злободневности. От нее невозможно уклониться, если мы не хотим, чтобы все построенное нами до сих пор превратилось в руины, и Соединенные Штаты, как величайшая из демократий, должны взяться за ее решение{71}.

«Демократия», как показала внутриполитическая программа Вильсона, была всего лишь эвфемизмом для слова «контрреволюция». Начиная с 1919 г. на волне послевоенных забастовок тысячи мужчин и женщин – анархистов, иммигрантов (в особенности итальянцев, выходцев из Восточной Европы и евреев), а также всех, в ком подозревали красных, – были арестованы, брошены в тюрьмы и депортированы в ходе проведения рейдов Палмера. Искусственно созданная генеральным прокурором и министерством труда США, первая в истории страны волна паники перед «красной угрозой» опиралась на расследования нового бюро министерства юстиции, возглавляемого молодым и амбициозным Джоном Эдгаром Гувером. Страх перед радикализмом смешался с бытовой ксенофобией, представлявшей иммигрантов символами социального зла. В одном случае, сделавшемся знаковым для левого движения в 1920-е гг., двое симпатизировавших анархистам итальянских рабочих, Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти, были облыжно обвинены в убийстве, наскоро осуждены услужливым судом и казнены на электрическом стуле. Смысл послания был ясен: стоит только заступить за черту, и вы умрете. Рисуемый Вильсоном образ Соединенных Штатов, восходящих «на те величайшие высоты, где беспрепятственно сияет свет справедливости Божией», выглядел льстивым вздором, которым, в сущности, и являлся.

В 2020 г. рассерженные студенты Принстона вошли в кабинет президента университета Кристофера Айсгрубера и потребовали, чтобы имя Вудро Вильсона было удалено со зданий и из названных в его честь университетских программ. Вильсон был президентом Принстона восемь лет (с 1902 по 1910 г.) до того, как стал президентом всей страны. Студентам удалось заставить Принстон убрать имя, в том числе из названия Школы общественных и международных отношений имени Вудро Вильсона. Мотивы их действий были связаны не с внешней политикой Вильсона, а с еще одним эпизодом его политики внутри страны. В одной тогдашней колонке объяснялись причины, вызвавшие у студентов возмущение:

Худшим из достижений Вильсона на посту президента с большим отрывом можно считать проведение им ресегрегации в целом ряде агентств федерального правительства, где до этого – достижение эпохи Реконструкции – уже нескольких десятилетий назад были на удивление успешно проведены мероприятия по интеграции. На заседании кабинета 11 апреля 1913 г. генеральный почтмейстер Альберт Берлесон выступил за сегрегацию в службе железнодорожной почты. Он протестовал против того, чтобы рабочие пользовались одними и теми же стаканами, полотенцами и туалетами. Вильсон не стал возражать против плана Берлесона по сегрегации, сказав только, что ему «хотелось бы, чтобы вопрос был урегулирован таким образом, чтобы по возможности вызвать минимальные трения».

…И министерство финансов, и почтовый департамент ввели разделенные перегородками рабочие места, отдельные столовые и отдельные уборные. В 1913 г. в открытом письме Вильсону У. Э. Б. Дюбуа[118], который поддерживал Вильсона на выборах 1912 г. до того, как разочаровался в его сегрегационистской политике, писал об «одном цветном служащем, которого из-за особенностей его работы было невозможно сегрегировать в строгом смысле слова, и в результате вокруг него соорудили клетку, чтобы отделить его от его белых коллег, с которыми он проработал много лет вместе». Именно так: темнокожих, которых в силу технических обстоятельств нельзя было сегрегировать, буквально сажали в клетки{72}.

Вильсон был образцовым сторонником идеи превосходства белой расы{73}. Расизм был органической частью его биографии и его политического дискурса. Будучи уроженцем Юга и воспитываясь там до, во время и после Гражданской войны, он усвоил редемпционистский[119] взгляд на Реконструкцию Юга. В своем эссе он писал: «Правлению негров при попустительстве этому со стороны недобросовестных проходимцев на Юге наконец-то положена черта и установлено естественное, неизбежное превосходство белых – ответственного класса». В другом тексте, написанном в 1881 г., но так и не опубликованном, он одобрял лишение темнокожих на Юге избирательных прав, объясняя сомневающимся, что причиной служит не их черная кожа, а их черные мысли. Неудивительно, что Фрейд в соавторстве с Уильямом Буллитом пытался написать психоаналитическую биографию Вильсона.

Также неудивительно, что Вильсон, который поддерживал ку-клукс-клан эпохи Реконструкции, в 1915 г. продемонстрировал на экране в Белом доме знаменитый расистский немой фильм «Рождение нации», снятый Д. У. Гриффитом. Гриффит, считавший свой гимн белому превосходству прекрасным инструментом просвещения масс, включил в титры к фильму три цитаты из ранних текстов Вильсона. Самая подстрекательская из них используется для представления главных героев драмы: «И наконец, возник великий ку-клукс-клан, настоящая империя Юга, чтобы встать на защиту страны южан»{74}.

Однако оценка Реконструкции как ужасной катастрофы, ставшей делом рук радикальных республиканцев, не была частным свойством Вильсона, Юга или даже главного источника вдохновения для Гриффита – гротескного псевдоисторического романа Томаса Диксона – младшего «Член клана» (The Clansmen). Она стала частью официальной истории того времени, а корни ее уходили в так называемую школу Даннинга, объединившую белых профессоров – выходцев из элитных аудиторий Колумбийского университета, которые учились под руководством Уильяма Арчибальда Даннинга, северянина, а затем, получив докторскую степень, заняли свои места на исторических факультетах колледжей по всей стране. Фильм Гриффита сыграл свою роль в возрождении клана, который на этот раз объединял представителей главным образом среднего класса в общенациональную организацию, занимавшуюся слежкой, угрозами, линчеванием и другими актами насилия против чернокожих, а также иммигрантов, евреев, католиков и радикальных профсоюзных деятелей. Примерно в это же время генеральный прокурор Палмер и его протеже Гувер занялись внедрением их собственной версии того, что молодой Вильсон однажды (рассуждая о клане) назвал «секретным клубом» по противодействию «некоторым наиболее уродливым угрозам революционного времени».

Германия, бледная мать

В отличие от Соединенных Штатов, где сторонники левых идей были разобщены, а влияние революционных событий 1917 г. ощущалось не в полной мере, Европа была охвачена духом мятежа. Вся Германия зажглась от молнии, ударившей в Петрограде. Матросы подняли бунт в Киле, солдаты отказались подчиняться приказам, и в 1918 г. кайзера без лишних церемоний отправили на свалку. Полным ходом шла радикализация масс. Политическая атмосфера в Берлине была накалена до предела.

За первенство на левом политическом фланге состязались три партии, представлявшие рабочий класс. Самая важная из них – Коммунистическая партия Германии (КПГ), основанная крупными лидерами левого толка Розой Люксембург, Карлом Либкнехтом и Лео Йогихесом, – находилась пока в зародышевом состоянии. Люксембург гораздо раньше Ленина поняла, что в Социал-демократической партии Германии возникла гнилая прослойка, которая заняла доминирующее положение в Социалистическом интернационале. Ее разрыв с Карлом Каутским произошел еще в 1910–1911 гг., после того как правое крыло СДПГ публично поддержало имперскую игру мускулами со стороны Германии, выразившуюся в отправке канонерской лодки Panther к берегам Агадира.

Второй интернационал выступил с призывом ко всем входившим в него партиям организовать совместные акции против угрозы войны. Центральный комитет СДПГ ответил отказом. Там доверяли заявлениям министерства иностранных дел о том, что Германия не собирается начинать войну. Кроме того, комитет заявил, что, в случае если он займет чересчур радикальную антиколониальную позицию, это может негативно повлиять на успех партии на предстоящих выборах. Люксембург назвала это «вопиющим актом предательства», и в результате против авантюристических действий в Марокко была организована символическая акция. Выборы 1912 г. стали триумфом СДПГ. Завоевав 110 мест, она стала крупнейшей партией в рейхстаге. Каутский объявил это событием «всемирно-исторического значения» – мнение, с которым вряд ли согласились бы в Юго-Западной Африке[120]. Он пребывал в праздничном настроении: «Хотя нам и не удалось, как мы на то рассчитывали, достичь подавляющего превосходства, мы все же обрекли правительство и реакционные круги на полное бессилие».

Если это на самом деле