За что их убили? За что, продержав в тюрьме 6 месяцев и успокаивая их каждый день, что никакая опасность не грозит их жизни со стороны представителей пролетарской диктатуры, их в тихую ночь повели на расстрел – без суда, без предъявленных обвинений?

Какая гнусность! Какая ненужно-жестокая гнусность, какое бессовестное компрометирование великой русской революции новым потоком бессмысленно пролитой крови!

Как будто недостаточно было уральской драмы – убийства членов семьи Николая Романова! Как будто недостаточно, что кровавая баня помогла контрреволюционерам в их агитации в Западной Европе против революции.

В момент, когда всеми силами надо помогать европейским друзьям русской революции в их кампании против вооруженного вмешательства и против блокады, усердные не по разуму террористы доставляют худшим врагам революции такой благодатный материал, как сообщение о бесцельном и безмотивном убийстве нескольких пленников!

Когда в августе они были взяты заложниками, Социалистическая Академия, которую вряд ли заподозрят в антибольшевизме, протестовала против ареста Николая Михайловича как ученого (историка), чуждого политике. Теперь и этого мирного исследователя истории – одного из немногих интеллигентных Романовых – застрелили, как собаку.

Стыдно! И если есть коммунисты, есть революционеры, которые сознают гнусность расстрела, но боятся заявить протест, чтобы их не заподозрили в симпатиях к великим князьям, то вдвойне стыдно за эту трусость – позорный спутник всякого террора!»

Красный террор осени 1918 года – провал в варварство.

А воспринимается так: последнее средство спасения Республики, Революции, альтернатива ему – добровольно всунуть шеи в петли. Размах террора и его варварская сущность в тот период не скрываются! Ибо его цель – напугать, ужаснуть, показать и своим, и чужим, что мосты сожжены и борьба будет вестись до последнего патрона.

Освободившись из тюрьмы, историк Мельгунов пришел в Кремль благодарить своего заступника Бонч-Бруевича. Управделами Совнаркома сказал ему (дело происходило в октябре): «Вероятно, мы погибнем. Меня расстреляют. Я пишу воспоминания. Оставлю их вам».

У Республики нет угля, нефти, выходов к морям. Стоят заводы, В условиях голода хлеб можно взять только в Центральном Черноземье, но и оттуда его попробуй доставь. В иные дни только 10–20 процентов единиц транспорта доходят до столиц неразграбленными. Москва и Петроград кишат заговорщиками. С конца мая раскручивается масштабная Гражданская война. Очень тяжело на Восточном фронте. Молодая Красная армия пока только отступает. 6 августа белые войска под командованием Каппеля взяли Казань, захватив золотой запас России (40 тысяч пудов золота и платины). Весть о еще одной катастрофе летит в Кремль. Удивительно, но большевики держатся. В те дни на Восточном фронте решалась судьба Республики.

И тут – покушение на Ленина. Возможно, убийство. Началась игра вообще без всяких правил.

То ли совпадение, то ли политика центра что-то изменила: именно 5 сентября Красная армия на Восточном фронте переходит в наступление. 10 сентября освобождена Казань, еще через два дня – Симбирск. Вскоре будут взяты Сызрань, Самара. Партия постепенно излечивается от депрессии. И в ее рядах зреет недовольство слишком грубыми сторонами террора. Недовольны и зарубежные социалисты, которых компрометируют слухи об ужасах, поступающие из России. В начале ноября VI Съезд Советов отменяет декрет о красном терроре. Но ящик Пандоры открыт. Новые сотни, тысячи представителей власти по всей стране приобрели привычку к насилию.

Едва был объявлен красный террор, как в наркомат по иностранным делам РСФСР пришла нота протеста от дипломатов нейтральных стран (подписанная старейшиной дипкорпуса швейцарцем Одье). В ноте – протест против «режима террора, установленного в Петрограде, Москве и других городах». Подобные насильственные акты, пишут дипломаты, «непонятны со стороны людей, провозглашающих стремление осчастливить человечество».

Документ гуманистический. В иное время стал бы дипломатической бомбой. Только на дворе сентябрь 1918-го, продолжаются ожесточенные сражения мировой войны. Пятый год сама Европа находится в пропасти варварства. Наркому Чичерину, конечно, не составило труда подготовить ответ.

Нам угрожают негодованием всего цивилизованного мира, пишет Чичерин. Позвольте, господа, и нам задать несколько вопросов. Известно ли вам, что пятый год ведется война, в которую кучки банкиров, генералов и бюрократов бросили народные массы всего мира, чтобы они истребляли друг друга ради прибылей капиталистов? Известно ли вам, что в этой войне не только миллионы убиты на фронте, но бомбами забрасывались города, гибли женщины и дети, а десятки миллионов людей, отрезанные от подвоза хлеба, обрекались на голод и смерть? Так называемые нейтральные державы почему-то не протестуют против такого террора – да и понятно, почему, ведь их буржуазия тоже наживается на военных поставках. А разве иностранные правительства здесь, в России, не поддерживают контрреволюционные банды, которые призывают чужие капиталы и штыки отовсюду, откуда только могут получить?

Вы убиваете миллионы ради наживы, мы убиваем тысячи ради спасения – суть ответа Чичерина.

А люди тогда как жили? Основная масса – не из «буржуазии», не причастная к заговорам?

Страха – такого, когда люди боятся выйти на улицу, ждут визита «гостей» в кожанках, обысков, арестов – не было. Это обстоятельство не без удивления отмечал писатель Иванов-Разумник, страдалец, отведавший неволю и при царе, и при большевиках, и при Сталине, а напоследок и при Гитлере, оказавшись в зоне оккупации. В прифронтовом, голодном, «чрезвычайном» Петрограде люди искусства круга Иванова-Разумника все же полагали, что власти им бояться нечего. Через полтора десятка лет в мирном СССР они будут вздрагивать от шума машин под окнами…

Хотя подвергались арестам многие. Когда кого-то задерживали (обычно после очередного теракта или восстания), его родственники устремлялись за помощью к Кропоткину, Вере Фигнер, Горькому, Луначарскому, Короленко, Красину, Кржижановскому, Раковскому, Крупской… Как правило, это срабатывало. В феврале 1919 года в Петроградскую ЧК доставили Александра Блока. На другой день выпустили. Сергея Есенина, проведшего неделю в тюрьме ЧК в октябре 1920-го, освободили под поручительство Якова Блюмкина, к тому времени прощенного и вернувшегося на работу в спецслужбу.

У одного из сокамерников Мельгунова в сентябре 1918-го на воле умер брат. Заключенному разрешили временно побыть дома. В разгар красного террора. Но это случилось в столице.

Философ Федор Степун после высылки из Советской России в 1922 году несколько десятилетий прожил в Германии. Он оставил такое наблюдение: «По крайней мере год в большевистской Москве можно было говорить и творить вещи, за которые в Германии тебя сразу же посадили бы в концентрационный лагерь. Объясняется это… тем, что в насквозь проорганизованном гитлеровском государстве властям все до последней мелочи было видно и слышно. В России же благодаря недохвату пригодных для управления людей долгое время царил такой хаос, в котором осмотрительному человеку было возможно укрыться от глаз Чека».