— Дошли! Вечером будем отогреваться у кремлевских печей, — говорит с облегчением Штеге.

— Пить водку и есть пельмени, — весело подхватывает Малыш, улыбаясь во все потрескавшееся от мороза лицо.

— Черт меня побери, если это не Москва, — бормочет, словно зачарованный, Старик. Сильно попыхивает трубкой. — Слышите колокола? Но почему на улицах костры?

Старик слышит не кремлевские колокола, видит не костры на московских улицах. Это огненные фонтаны от рвущихся снарядов, по всей местности ведется яростный заградительный огонь. От взрывов мрак расходится на длинные, трепещущие полосы.

Мы бежим вперед к опушке леса беспорядочной, ковыляющей толпой, мимо наших голов свистит шрапнель. Шрапнельные пульки дробят суставы, будто стекло. Это изобретение дьявола. Они причиняют жуткие, громадные раны, которые в такую погоду почти наверняка приводят к смерти.

— Вперед! — командует обер-лейтенант Мозер. Останавливается на несколько секунд и устало опирается на ручной пулемет.

— Он болен, — негромко говорит Старик. — Санитар сказал мне, что он мочится кровью. У него повреждены почки. Но для госпитализации этого недостаточно. Нужно лишиться головы, чтобы попасть на койку!

— Вперед! — повторяет Мозер, по его мертвенно-бледному лицу струится пот. Он устало поднимает руку и указывает на объект атаки.

— Пятая рота, вперед!

Люди бегут вперед группами. Каждый шаг дается мучительно. Наши сапоги от мороза стали твердыми, как железо. На русскую зиму они не рассчитаны.

Порта, разумеется, давно сменил немецкие солдатские сапоги на мягкие, теплые унты. Он обзавелся почти всем, чего душа пожелает, из русского военного снаряжения. Никто не может понять, каким образом, но так или иначе он раздобывает все, что ему нужно. Накануне мы проходили мимо деревни — только что захватили железнодорожную линию и продвигались на восток. Вдруг Порта внезапно останавливается.

— Постойте! — говорит. — Кажется, из этого сарая можно кое-что спереть.

Он быстро скрывается между невысокими домами и вскоре появляется с овцой на плечах и с банкой самогона в руке.

Потом мы сидим в снежной яме и набиваем животы, готовясь к семи годам голода.

— Когда можешь время от времени раздобыть жратвы и немного выпивки, — объясняет Порта с набитым бараниной ртом, — то наверняка сможешь уцелеть на мировой войне. Хотя я не имел бы ничего против, если б через час война кончилась! Вы увидели бы снежную тучу, несущуюся на запад с громадной скоростью! И посреди нее был бы божией милостью обер-ефрейтор Йозеф Порта. Хотел бы я видеть ту паршивую свору НКВД, которая могла бы схватить меня, когда берлинский магнит начнет тянуть вашего покорного слугу за одно место!

Однако теперь мы снова голодны. Для меня армия всегда будет местом, где мы недоедали и недосыпали.

Говорят, нам нужно пересечь реку. Тогда мы расположимся на постой в домах.

Именно это нам и нужно. Еще две такие убийственно холодные ночи, и нам всем придет конец. Тепло, прежде всего тепло. Важнее его нет ничего в жизни.

Вдоль дороги валяется множество конских трупов. Лошадиные ноги неестественно задраны вверх. Целый кавалерийский полк был уничтожен одним ударом. Внезапно заработал «сталинский орган». От разрывов его снарядов лопаются легкие. Умираешь так быстро, что даже не успеваешь посинеть. И все-таки мы предпочитаем «орган» фугасным снарядам. Залп «органа» слышишь заранее, у тебя есть шанс укрыться, но фугас падает совершенно неожиданно. Звук взрыва слышишь одновременно со звуком выстрела. Теперь их снабжают такими детонаторами, что они взрываются в воздухе. Хайде утверждает, что такого типа снаряды и бомбы запрещены международными соглашениями. Но точно так же запрещены огнеметы, не говоря уж о разрывных пулях, которые сносят человеку полголовы.

У Хайде есть книжка в красной обложке, где изложены положения Версальского договора относительно запрещенных видов оружия, и всякий раз, когда мы сталкиваемся с чем-то запрещенным, он записывает в черную книжку дату, время суток и фамилии свидетелей.

Он говорит, что когда придет время, предоставит эту книжку в распоряжение международной комиссии, которая будет судить военных преступников.

— Ты родился для того, чтобы плевать против ветра! — язвительно смеется Порта. — Думаешь, кто-то станет слушать нацистского унтер-офицера, который всю жизнь питался только свастиками и окрасил свой болт в коричневый цвет, дабы зачатые им дети рождались нацистами?

Лес звенит от мороза. В воздухе вьются ледяные кристаллы, повсюду лежит глубокий снег.

— Как воевать в такой стране? — подавленно говорит Барселона Блом. — Даже заядлый лыжник здесь излечится до конца дней от пристрастия к зимним видам спорта.

Мы то и дело проваливаемся в глубокие сугробы, из которых без посторонней помощи не выбраться. Профессор едва не сходит с ума. Без очков он почти слепой, а их постоянно облепляет снег. Он блуждает из стороны в сторону, пока мы не привязываем его к Барселоне. Мы полюбили этого идиотика, норвежского студента. Поначалу изводили его — не столько потому, что тот добровольно надел мундир (мы почти все добровольцы), а потому, что он прибыл в наш штрафной полк из СС. Мы так и не узнали, из-за чего. Ходят слухи, что Профессор на четверть еврей. Во всяком случае, это достаточно веская причина для эсэсовцев выгнать его из своих рядов. У нас в полку есть евреи на три четверти. Порта говорит, что он наполовину еврей, но лишь затем, чтобы позлить Хайде. Хайде утверждает, что они всегда сидят за столом в шляпах и проводят экономический совет каждую пятницу, накануне субботы.

Мы то и дело останавливаемся. Заградительный огонь противника просто жуткий. Кажется, русские ввели в бой все, кроме стульчаков, чтобы не дать нам переправиться через реку.

— Казни в военное время необходимы, — объясняет Порта, когда мы останавливаемся перед виселицей с тремя раскачивающимися трупами. — Образованные люди называют это педагогикой. Таким образом у серой скотинки вроде нас отбивают желание мошенничать. Путь хорошей армии отмечен виселицами.

— Поторапливайтесь! — приказывает обер-лейтенант Мозер.

— Быстрее, быстрее, — кричат командиры отделений, занося над головой кулаки в сигнале: «Вперед! Форсированным маршем!» Под артиллерийский огонь нужно «подныривать», в армии данный маневр именуется так. На словах это легко. Подвести солдат к тому месту, где падают снаряды, и осуществить быстрое продвижение вперед под обстрелом. В армейских наставлениях много подобной ерунды. Толстый HDV — Библия немецкой армии. Есть люди, которые даже ведут по нему личную жизнь. Например, оберcт Фогель из Торгау, доведший жену до грани безумия. Как хорошая домохозяйка, она считает нужным менять постельное белье каждые две недели. Фогель не разрешает. По HDV тюремный персонал меняет его раз в полтора месяца, заключенные — раз в два месяца. Ванну в доме оберста Фогеля принимают каждую субботу между десятью и двенадцатью часами. Температура воды восемнадцать градусов, ни больше, ни меньше; помывка, разумеется, производится под душем и длится ровно семь минут. После двадцати лет семейной жизни эта добрая женщина до сих пор не может понять, почему они не должны пользоваться ванной в другое время. Над парадной дверью Фогеля написано красивыми готическими буквами ICH DIENE[75]. И семья должна следовать этому девизу. Солдаты выскакивают из снега и бегут наперегонки со смертью. Под тяжестью оружия мы тяжело дышим. Внезапно дорога круто поднимается вверх.