Эктор спрятал пистолет в карман. Не подумав даже поднять лежащую на полу любовницу, он вышел и запер дверь. В прихожей он позвал слуг, вручил им десять луидоров, велел разделить между собой и, больше не задерживаясь, ушел.

Выйдя на улицу, граф де Треморель хотел было свернуть на бульвар, но подумал о своих друзьях. Вероятно, слуги уже разнесли по всему городу весть о том, что на его имущество наложен арест.

– Нет, только не туда, – пробормотал он.

В самом деле, пойди он в ту сторону, ему бы неизбежно повстречался кто-нибудь из его «дражайших», и он, казалось, уже слышал изъявления соболезнований и смехотворные предложения помочь. Он представлял себе сокрушенные гримасы, из-под которых проглядывает тайное злорадство.

Всю жизнь он так мало щадил чужое тщеславие и успел на своем веку ранить столько самолюбий, что теперь надо было ждать самого немилосердного возмездия. Да и что греха таить? Друзья человека, избалованного неслыханным успехом, все до одного напоминают в какой-то мере, сознавая это или бессознательно, того чудака англичанина, который повсюду ездил за укротителем диких зверей, лелея надежду увидеть когда-нибудь, как они этого укротителя сожрут. Так и удача подчас пожирает того, кто долгое время держал ее в руках.

Итак, Эктор пересек дорогу, свернул на улицу Дюфо и направился в сторону набережных. Куда он шел? Он сам не знал, да и не хотел знать. Он брел куда глаза глядят, вдоль парапетов, вдыхая полной грудью чистый, свежий воздух, наслаждаясь блаженным ощущением сытости и теплыми лучами апрельского солнца и радуясь тому, что чувствует себя живым.

Погода была великолепная, и весь Париж высыпал на улицы. Город выглядел как-то по-праздничному, на тротуарах было полно гуляющих, вечно суетливая толпа текла без обычной спешки, все женщины казались хорошенькими. У мостов толклись цветочницы с лотками, полными благоухающих фиалок.

У Нового моста граф купил букетик – ими торговали по десять сантимов – и вдел в петлицу. Он бросил цветочнице двадцать су и, не дожидаясь сдачи, пошел дальше. Когда он добрался до просторной площади, в которую упирается бульвар Бурдона и где всегда полным-полно акробатов и всяких шарлатанов, демонстрирующих свое искусство и разные диковинки прямо под открытым небом, толпа, шум, пронзительная музыка вывели его из оцепенения и безжалостно вернули к действительности.

«Нужно уехать из Парижа», – подумал он и, ускорив шаги, направился к Орлеанскому вокзалу, который высился напротив, на другом берегу Сены. Войдя в кассу, граф осведомился, когда отбывает поезд на Этамп. Почему он выбрал именно Этамп?

Ему ответили, что поезд ушел минут пять назад, а следующий будет только через два часа. Эктор не на шутку огорчился и не в силах ждать целых два часа, сидя на одном месте, отправился, чтобы убить время, в Ботанический сад.

Пожалуй, он не был здесь лет десять, а то и двенадцать, с тех пор как его, лицеиста, приводили сюда с товарищами на прогулку в зверинец или просто побегать. С тех пор ничего не переменилось: все те же каштаны, те же источенные червем решетчатые ограды, те же дорожки между четырехугольными грядками, на которые высажены разные растения, – их названия можно прочитать на табличках, укрепленных на железных стержнях.

Аллеи в этой части сада были почти безлюдны. Он опустился на скамью напротив музея минералогии. Быть может, лет десять назад, когда он учился в лицее, ему случалось, набегавшись и наигравшись, отдыхать на этой самой скамье. Но как все изменилось для него с тех пор!

Жизнь тогда представлялась ему чем-то вроде длинной, широкой, усыпанной золотым песком улицы, которой не видать конца, тенистой, восхитительной улицы, где на каждом шагу его ждет новый сюрприз, новое наслаждение. Вот он и промчался по этой улице, дошел до самого конца. И что нашел? Ничего. Да, ничего. Перебирая в памяти пролетевшие годы, он не мог обнаружить ни одного дня, от которого у него осталось бы сладостное воспоминание, утешительное и умиротворяющее. Через его расточительные руки протекли миллионы, а он не мог припомнить, потратил ли хотя бы двадцать франков с пользой и с непритворной щедростью. Он, у которого было столько друзей, столько любовниц, тщетно напрягал память в поисках родного имени, которое мог бы прошептать.

Словно в зеркале ему предстала вся его прошедшая жизнь, и он был потрясен, уничтожен, видя, как убоги оказались все его радости, как суетны все наслаждения, которые были целью и основой его существования. Так для кого он, в сущности, жил? Для других. Он воображал, будто стоит на пьедестале в гордой позе, а на самом деле кривлялся на подмостках балагана. «О, каким безумцем я был, – повторял он про себя, – каким безумцем!»

Он не замечал, что, прожив жизнь с оглядкой на других, теперь собирается умереть, чтобы угодить этим другим. Ему стало жаль себя. Кто вспомнит о нем через неделю? Никто. Разве что эта девка мисс Фэнси?! Да и то едва ли: через неделю она утешится и будет смеяться над ним с новым любовником. А между тем мнение Фэнси не на шутку его заботило!

Барабаны вокруг сада забили отбой. Стемнело; над землей поднимался густой холодный туман. Граф де Треморель встал со скамьи. Он продрог до костей.

– На вокзал, – прошептал он.

Увы, самая мысль о том, чтобы пустить себе пулю в лоб в пустынном уголке какого-нибудь парка, как не без удовольствия думалось ему еще утром, теперь приводила его в ужас. Он представил себе собственный обезображенный труп, истекающий кровью где-нибудь в канаве. Что с ним станется? Пройдут мимо нищие или воры, разденут его. А потом? Служители правосудия обнаружат безымянное тело и до опознания наверняка отправят в морг.

Его передернуло. Он уже видел себя простертым на мраморном столе, орошаемом непрерывной струйкой ледяной воды; он предчувствовал содрогание толпы, привлеченной в это зловещее место гнусным любопытством.

– Нет, никогда! – вскричал он. – Никогда!

Но как в таком случае умереть? Подумав, он решил, что покончит с собой где-нибудь в меблированных комнатах на Левом берегу.

– Решено! – воскликнул он и, вместе с последними посетителями выйдя из сада, направился к Латинскому кварталу.

Утренняя его беззаботность сменилась угрюмым смирением. Он чувствовал себя разбитым, голова болела, по телу пробегал озноб. «Если я не умру ночью, – подумал он, – то к утру начнется изрядная простуда». Он не улыбнулся этой остроумной мысли, пришедшей ему в голову, но зато усмотрел в ней подтверждение силы своего духа.

Он углубился в улицу Дофина, оглядываясь по сторонам в поисках гостиницы. Позже его осенило, что еще нет семи часов и человек, спрашивающий комнату в такое время, может возбудить известные подозрения. Вспомнив, что у него в кармане осталось еще около ста сорока франков, он решил пообедать. Это будет его последняя трапеза.

Вскоре он вошел в какой-то ресторан на улице Контрэскарп и заказал обед. Но тщетно он пытался отогнать гнетущую тоску, которая охватывала его все сильней и сильней. Он стал пить. Опорожнил три бутылки, но не отогнал мрачных мыслей. Вино, отравленное горечью его размышлений, показалось ему отвратительным, хотя на самом деле это было очень недурное вино, по двадцать пять франков, самое дорогое в ресторане.